— Заткнись, воротник сделаю, — зевнул ведун. — Драная у тебя шкура, конечно, как у ошпаренной собаки, но по лесу ездить сойдет.

— Г-гав! — подпрыгнула на месте росомаха, не понимая, почему ее не приглашают к столу, раз уж заметили.

— Или хвост отрежу и к сабле на эфес приделаю, — пообещал Олег, откидывая шкуру. На еще тлеющие с вечера угольки он бросил полоски бересты, поверх них — тощий хворост, который прижал более крупными сучьями, подул. Огонь с готовностью полыхнул, затрещал, разрастаясь в жаркое пламя. Середин добавил в котелок с замерзшими за ночь остатками рыбы еще снега, подвесил над костром, начал сворачивать лагерь. Взгляд упал на серебряную крестообразную пайцзу. Ведун наклонился, взял ее в руки…

— Ну что, арийцы, попробуем, каково вашим заклятьям в современном мире?

Олег решительно прижал пайцзу ко лбу, другой рукой попытался развернуть бересту с колдовскими словами. Однако упругий лист скручивался, удержать его пальцами одной руки не получалось. Тогда ведун лег на лапник на спину, положил крылатого человечка себе на лоб, а лист развернул двумя руками. Начал произносить заклинание, громко проговаривая букву за буквой:

— Ра амарна нотанохэ, кушаниба ханнуасас богазхем миру, ра пери каган нор висмем. Михерривев имтепхо химеун мару неврида. Аис, нибиру, Кром!

Пахнуло гнилью, прошлогодней листвой, долго мокшей под осенними дождями. Утренний свет показался серым, а деревья — и вовсе черными. Слева затрещало нечто большое и грозное, спину пронзили тысячи игл.

«Надо!» — прозвучало в пустой голове. Но не словом, а желанием, призывом, которому невозможно противиться, и это порождало в глубинах души неутолимую ненависть.

Время покоя ушло, пора вставать. Пора идти.

«Убил бы, убил за все это!» Кого и за что убивать — не важно. Важно прийти и уничтожить. Оно там, там он сможет утолить жажду крови, обрести покой, вернуться…

В лицо ударило холодом, по телу словно прошла изнутри волна газировки, оставляя за собой щекотно-холодное ощущение, в голове взорвался огненный шар.

Олег стоял на самом краю очерченного с вечера круга, тяжело дыша и глядя в лес. Росомаха куда-то сгинула, словно ее сдуло порывом ветра — только следы различались по прямой в сторону реки. Пайцза… Пайцза лежала у ног. Наверное, свалилась, когда он, поднявшись, пошел на зов. А вместе с крылатым человечком упали и наведенные на разум чары. Ведун оглянулся на костер — от ложа из лапника к его ногам тянулись огромные, в полметра длиной и ступню шириной, следы. Следы, в которых он мог без труда уместиться обеими ногами и поставить рядом еще двух человек.

— Ква… — только и смог сказать ведун.

Над огнем вспенился котелок, белые потеки заструились вниз, зашипел огонь. Подчерпнув горсть снега, Середин бросился к костру, кинул белые хлопья в котел, прихватил за ручку, поставил на холод рядом со старым местом. Потом вернулся и присел рядом с одним из следов.

Просто овал, вшлепнутый в наст — никаких признаков пальцев, пяток, подъема свода стопы. Ведун невольно покосился на свои валенки — похоже, однако, но по размеру все одно не подходят.

— Ладно, — вздохнул Олег, зачерпывая чистый снег рядом со следом и старательно протирая им лицо. — Будем считать, эксперимент прошел удачно. Значит, меня потянуло туда…

Он еще раз прошагал до границы круга, остановился, глядя в плотно растущий там осинник, развел руками:

— Извини, хозяин, не продраться мне лесом. По реке пока поеду. А там посмотрим.

* * *

К Чердыню ведун выехал утром четвертого дня. Множество санных и — что на Руси редкость — пеших следов еще накануне подсказали ему, что столица ханства рядом. А потому Олег сделал привал пораньше — дабы не явиться в незнакомое селение в сумерках, не зная, где искать постой и как напроситься «на прием» к хану.

Новый день выдался солнечным — унылая хмарь над головой наконец-то разошлась, открыв глубокое голубое небо с величаво уползающими навстречу солнцу крупными белыми облаками. И ясный день показался ведуну хорошей приметой — словно великий Сварог послал в помощь своему внуку ясноликого бога Хорса.

Лес по берегам расползся далеко в стороны, оставив в память о себе только скромные березовые рощицы и заиндевевшие осинники по низинам. Домов на берегах видно не было, но зато частенько встречалось сено — как высокие стога, сметанные еще осенью, так и небольшие копешки, собранные совсем недавно и еще не занесенные снегом.

Город стоял на левом берегу — обнесенный рвом, за которым вздымался земляной вал, а уж на валу на высоту доброго десятка метров возносилась бревенчатая рубленая стена. По верху укрепления шли зубцы в два ствола, легкий, крытый дранкой навес, солидные четырехстенные башни. Но главным было не это. Возле города, прижавшись к самым стенам, раскинулся воинский ла— герь кочевников: десятки войлочных и крытых шкурами юрт; высоко поднятые бунчуки с укрепленными на них лентами, конскими и звериными хвостами, тряпичными кисточками; привязанные к кольям, оседланные лошади; блеянье баранов, костры на улице, дымки над шатрами, запах жареного мяса, пота, мокрой шерсти…

В первый момент Олег подумал, что степняки обложили город осадой — однако ворота города были открыты нараспашку, юрты бесстрашно разместились на расстоянии выстрела из лука, над селением не поднималось никаких дымов, доказывающих, что он недавно взят. Да и стены следов разрушения не носили. На правом берегу плотной массой двигался к реке табун. Но не на водопой — лошади окружили один из стоящих там стогов, принялись, расталкивая друг друга, раздергивать сено. Пастухов виднелось всего двое, практически безоружных — разве что щит у седла да сабля на поясе. В походе степняки другие — так они себя ведут только дома.

— Интересное зрелище… — пожал плечами ведун. — И давно, интересно, вогулы начали кочевать по лесам?

Ровного снега здесь не было нигде, все вокруг покрывали бесчисленные следы копыт, берег оказался разрыт до самой глины, а потому гнедая поднялась на него без труда, вытянув за собой и чалого. Олег не торопясь поехал вдоль крайних шатров, оглядываясь по сторонам. Вскоре он заметил в глубине лагеря высокую каменную бабу, спешился и, ведя коней в поводу, направился к ней.

Смотрящий вниз по реке идол мало отличался от тех, что символизировали врата жизни перед Дюн-Хором. Тот же камень, почти черный наверху и серый от свежих соскребов на высоте человеческого роста. Правда, здесь перед богиней стояла бронзовая жаровня, пусть и без углей, торчал из снега пучок камыша со слипшимися кисточками, белели два черепа на низких колышках. Не человеческих — лошадиный и бараний, с витыми рожками.

На глазах у ведуна два воина в коротких меховых куртках и черных шерстяных шароварах, заправленных в низкие сапожки, выволокли из юрты возмущенно блеющего барана, подтащили к каменной бабе, не обращая внимания на гостя, опрокинули несчастную скотинку набок. Один из вогулов выдернул из сапога широкий засапожник, несколькими сноровистыми движениями вспорол барану горло. Второй так же быстро вытащил из-за пазухи деревянную чашу, подставил под хлынувшую темную струю. Первый убрал оружие, достал медную пиалку, дождался, пока товарищ наполнит свою емкость, подставил ее под влажно парящую струйку.