В своих «Записках» Екатерина зафиксировала, что еще до свадьбы ее будущий супруг: «Я не могу сказать, чтобы он мне нравился, ни что он мне не нравился; я умела только повиноваться матери, желавшей выдать меня замуж; но, по правде, я думаю, что российская корона мне нравилась больше, чем его особа». И позднее: «Надежда или перспектива не небеснаго венца, конечно, но земной короны, поддерживала мой ум и бодрость… говоря по правде, я ничем не пренебрегала, чтобы достичь цели».

Когда Петра III свергли, то, если верить манифестам Екатерины, вдруг сразу выяснилось, что переворот произошел исключительно из-за того, что Петр «законы в государстве все пренебрег, судебные места и дела презрел, доходы государственные расточать начал не полезными, но вредными государству издержками», что он оскорбил национальное достоинство, рискнув конфисковать вотчины, «коснулся древнее православие в народе искоренять».

Екатерина и ее окружение учли все просчеты Петра III, воспользовались всеми его ошибками, присовокупив, конечно, кое-что и не имевшее место в действительности, ибо кто же, освобождая трон от своего предшественника для себя, не обвинит того во всех смертных грехах? Такого рода перемены лучше всего проводить, обрядившись в тогу правдолюбца и защитника святынь, – меньше вроде как-то и неудобно.

Переворот, прошедший легко и просто, был совершен при активнейшем участии пяти братьев Орловых. Одному из них – красавцу Григорию – предстояла честь открыть своей персоной многочисленную плеяду фаворитов, до самой смерти Екатерины II с завидным постоянством сменявших друг друга у подножия ее трона.

И до Орлова у Екатерины были увлечения. Салтыков (возможный отец Павла I), позднее посол Речи Посполитой Станислав Понятовский, впоследствии ставший польским королем. Не забывшая его и после своего воцарения Екатерина в 1763 году в рескрипте, данном русскому послу в Варшаве, в том, в котором она приказывает ему поддерживать кандидатуру Понятовского в выборах на польский трон, говорит, что «он во время своего пребывания в Петербурге оказал своей родине больше услуг, чем кто-либо из министров республики».

Но Орлов – совсем иное. С него екатерининский фаворитизм становится неким подобием государственного учреждения. Со своими избранниками Екатерина пыталась – правда, не всегда удачно – делить бремя государственного правления. Ярчайший пример тому – Потемкин. Но он будет позднее. А пока Орлов – бывший герой Цорндорфа, трижды раненный в этом бою – из младших офицеров становится графом, директором инженерного корпуса, шефом кавалергардов, генерал-аншефом артиллерии и генерал-фельдцейхмейстером, президентом Канцелярии Опекунства иностранных колонистов, начальником всех укреплений.

И ко всем этим должностям он крайне равнодушен. Его брат – Алексей – гораздо более деятелен. Это он пришел в ночь переворота к Екатерине и сказал ей, что гвардия ждет ее, что пора отправляться в Петербург и объявить себя самодержицей всероссийской. Он был и главным действующим лицом в последующем убийстве свергнутого Петра III.

В конце 60-х годов, уже будучи победителем турецкого флота при Чесме, он удостаивается такой характеристики француза Сабатье, жившего в то время в Петербурге: «Граф Алексей Орлов самое важное лицо в России. Он своим появлением затмевает всех. Чернышовы не смеют и головы поднять… Екатерина его почитает, любит и боится… В нем можно видеть властителя России».

Орловы после воцарения Екатерины стали одними из самых богатых людей в России. Из этих средств они подкармливали гвардию, помнящую о своей роли в перевороте, которая и так любила их за молодечество. Они стали реальной политической силой, не считаться с которой было нельзя.

Князь Михаил Щербатов, написавший в эти годы книгу-памфлет «О повреждении нравов в России», где он дает очень нелестные характеристики многим венценосным особам и особам, их окружающим, для Григория Орлова делает одно из немногих исключений: «Сей, вошедши на вышнюю степень, до какой подданный может достигнуть, среди кулашных боев, борьбы, игры в карты, охоты и других шумных забав, почерпнул и утвердил в сердце своем некоторые полезные для государства правила, равно как и братья его. Оные состояли никому не мстить, отгонять льстецов, оставить каждому человеку и месту непрерывное исполнение их должностей, не льстить государю, выискивать людей достойных и не производить как токмо по заслугам, и наконец отбегать от роскоши, которыя правила сей Григорий Григорьевич (Орлов), после бывший графом и наконец князем, до смерти своей сохранял. Находя, что карточная азартная игра может других привести в раззорение, играть в нее перестал; хотя его явные были неприятели Графы Никита и Петр Ивановичи Панины, никогда ни малейшего им зла не сделал; а напротив того в многих случаях им делал благодеяния и защищал их от гневу Государыни». Панин Никита – долгие годы бывший при Екатерине как бы первым министром и руководивший в течение ряда лет российской внешней политикой – действительно сильно навредил и Григорию, и всем Орловым в целом.

Вскоре после того как Екатерина взошла на престол, она намеревалась выйти замуж за Григория. Несмотря на наличие множества недовольных подобной перспективой, никто особенно явно не возражал, памятуя, что власть любит и приемлет только те советы, которые отвечают ее собственным чаяниям.

Лишь Панин произнес фразу, поставившую крест на этом плане:

– Императрица может поступать, как ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет императрицей российской.

За подобную смелость Панин не поплатился – что, как подсказывает нам история, весьма вероятно – может быть потому, что угадал тайное желание Екатерины, уже решившей для себя к этому времени не эпатировать подобной выходкой общественного мнения и помня о еще некоей зыбкости своего положения. Поэтому отношения с Орловым, о котором Дидро отозвался как о «котле, который вечно кипит, но ничего не варит», и дальше пошли по уже привычной колее.

Чтобы царствовать, Екатерина, будущая «Великая», приучила себя от многого отказываться.

Ведь власть – самое сладкое, что суждено добиться человеку в этом мире. Она, став императрицей, по отзывам и воспоминаниям современников, никогда не выражала желания встретиться со своим братом, оставшимся в Германии и живущим там без особого блеска, и не позволяла ему навестить ее. На это у нее были вполне определенные политические причины. Она находила, что в России и без того слишком много немцев, считая и себя в их числе.

Пришедшая к власти в результате фактического военного переворота, Екатерина хорошо понимала реальную силу войска, находившегося в подобный нестабильный период в руках решительного человека, каким был Румянцев. К тому же он не поспешил с актом политической лояльности и недопустимо долго, по мнению законопослушных и быстро мимикрирующих подданных, да и самой императрицы, не присягал новой государыне, несколько сомнительно еще и рассуждая о законности прав венценосцев.

И поэтому одним из первых и логичных повелений новой самодержицы стал приказ об отстранении Румянцева от командования войсками, идущими на Данию, и передаче власти над армией брату Никиты Панина – Петру. Одновременно с этим Екатерина вообще приостановила этот поход, расторгла союз с Пруссией, но войны с ней не возобновила. В конце 1762 и начале 1763 года были заключены мирные договора между другими европейскими государствами. Семилетняя война окончилась.