манерами утопавшего в роскоши придворного общества скрывались интриганство, жестокость и высокомерие; даже честный и порядочный человек, оказавшись в подобной обстановке, быстро становился лицемером и фатом. Иоанн предложил положить в основание королевской власти принцип справедливости. Тогда в этом королевстве свобода слова и свободная церковь будут находиться под защитой правителя, который будет служить общественному благу. «Он всей полнотой принадлежит Богу, большей частью – своей стране, в значительной части – своим близким и ближайшим слугам и лишь в самой малой мере – иноземцам». Иоанн видел контуры будущей «просвещенной» национальной монархии, о которой размышлял Томас Мор. Последним средством борьбы с тиранией он считал право на тираноубийство. Имя этого уравновешенного, миролюбивого человека часто вспоминали в последующих поколениях, считая его первым поборником права народа на восстание.

Иоанн, глубоко веривший в то, что интеллект был дан Богом человеку как инструмент познания, признавал Аристотеля главой всех философов, хотя это не мешало ему при случае критиковать его. Это свободное беспристрастное отношение даже к великим авторитетам прошлого типично для «открытого» века. Иоанн сохранил для нас известное выражение Бернарда Шартрского: «Мы подобны карликам, сидящим на плечах гигантов, откуда мы можем видеть больше и дальше, чем они. Подобное можно объяснить не остротой нашего зрения или нашим большим ростом, но тем, что их небывалое величие послужило нам примером».

«Карлики» XII в., несомненно, «видели больше и дальше». В Шартре и Клюни, аббат которого Петр приютил Абеляра, изучали Коран и ислам. Люди Западной Европы все чаще обращали свои взоры на Восток. В XII в. большие усилия прилагались для перевода книг, все большее внимание уделялось изучению канонического права и исторических сочинений. Кстати, уместно упомянуть, что существовало различие между «научной» историей, основанной на изучении документов, чем занимались нормандские и англо-французские историки, и историей, изучаемой с теологических и философских позиций, что было характерно для ученых Германии и Италии. Оттон Фрайзингенский, дядя императора Фридриха I, цистерцианский монах, впоследствии рукоположенный в епископа, бывший наиболее известным историком XII в., сотрудничал как с представителями «научного» подхода, так и с «философским» направлением.

Руперт из Дойца первый, кто дает нам возможность познакомиться с исторической философией, представленной произведениями немецких авторов того времени. Основные ее положения развили Ансельм Хафельбергский и Хильдегарда Бингенская, о которой кратко упоминает в своих трудах Иоанн Солсберийский. Она дала импульс развитию космологии. Очевидный факт, что интеллектуальная жизнь в империи долгое время существовала сама по себе, вне связи с интеллектуальной жизнью Запада, и с опозданием воспринимала рожденные там новые идеи. На землях между Кёльном, Рейном и Дунаем, между Гамбургом, Бременом и Веной все еще сохранялись старые традиции и, соответственно, и традиционная картина мира, и традиционное благочестие, унаследованное со времен Каролингов. Здесь наука была едина и неделима, в то время как на Западе ученые уже начинали проводить строгие границы между Богом, природой и человеком, между церковью как церковным институтом и секулярными властями. В этих исконно немецких областях ощущалось сильное влияние архаики и существовала страстная приверженность идее, что Бог, человек, природа, животный мир и мир вещей взаимодействуют все вместе в строгих рамках закона; и такое представление сохранялось на протяжении нескольких веков. На пике XII в. немецкая эпическая поэзия времен переселения народов была увековечена во всем своем дохристианском величии. В это время возникла готика, новое направление в изобразительном искусстве нового западного мира, названная «французским стилем»; окончательно она утвердилась только в середине XIII в., а в некоторых странах даже в XIV–XV вв.

В непринужденной свободной атмосфере, характерной для Запада в XII в., известные писатели могли совмещать свои занятия философией и теологией с написанием стихов на латинском языке в соответствии с классическими правилами (cirs poetica) и сатирических комментариев на современные темы. Странствующие школяры, ваганты, осмеливались высказываться по различным вопросам и открыто говорить о предметах, которые всего лишь небольшое время спустя станут запретными темами для профессоров и теологов и даже для поэтов. В таком мире Марбод, епископ Реннский (1035–1123), чувствовал себя как дома. Прославленный как новый Овидий, Марбод был автором как любовной лирики, обращенной к высокородным дамам, так и дидактической религиозной поэзии. Хильдеберт Лаварденский (1056–1133), в конце жизни ставший архиепископом Турским, был, возможно, самым типичным представителем классической латинской поэзии своего времени. Его стихи были у всех на устах; он был также автором сатир с литургическими реминисценциями, но светских по тону и элегических. Особенно утонченными и горькими чувствами наполнен его плач над руинами urbs beata, божественного и земного Рима. Сам Хильдеберт часто получал послания от своих горячих поклонников, среди которых были посвящавшие ему любовные песни императрица Матильда и Адела Блуаская, которых можно назвать предшественницами образованных женщин придворного общества Нового времени.

Типичным примером ваганта-интеллектуала можно считать Гуго, по прозвищу Примас Орлеанский (около 1095–1160), который был учителем грамматики в Париже в 1142 г. Это был своего рода poete maudit, поэт таверн, воспевавший любовь и топивший свои печали в вине; женщины были его музой в песенном творчестве. Когда он говорит о мире, его правителях и владыках, тон его произведений становится резким и язвительно-насмешливым. Исследователи давно пытались отождествить Гуго Примаса с неизвестным вагантом по прозвищу Архипиита Кёльнский, которому покровительствовал канцлер императора Райнальд фон Дассель.

В знаменитом произведении Архипиита Confessio звучит тема, которая будет повторяться вечно снова и снова. И о чем пишут Вийон, Бельман, Христиан Гюнтер, Рембо, Малларме и многие другие поэты: «Выпей пьянящий напиток жизни до дна, до последней горькой капли».

В наши дни мы могли бы охарактеризовать сатирическую «журналистику» XII в. как актуальную и обличительную. Она процветала в Англии, Нидерландах, Франции и больше всего в Западной Германии. Carmina Вигапа и другие песенные сборники того времени, произведения Уолтера Мапа и Уолтера Шатийонского и многих родственных им по духу писателей имеют схожую тематику: это жалобы на епископов и церковных сановников, на монахов-чревоугодников и невежественных священников, на жестоких баронов. Часто это был импульсивный взрыв негодования, но это было также отражением широкого общественного мнения, выразителями которого были люди, не принадлежавшие к тому или иному сословию, да у них и не было возможности добиться «положения» в обществе. Эти ваган – ты, голиарды, бродячие поэты были обречены на исчезновение после их осуждения церковью на нескольких церковных соборах в период времени между 1127 и 1239 гг. На их место пришли менестрели и жонглеры, трубадуры и труверы XIII в., которые часто превосходили их в целеустремленности и резкости даваемых ими оценок.

В Англии XII столетия, где сатирическая литература имела широкое распространение и сатиру можно обнаружить и в произведениях Иоанна Солсберийского, особо выделяется Найджел де