Встречные рационализации как фактор массовой сделки

Власть в Системе маневрирует в коридоре между циничной готовностью жертвовать уровнем жизни населения ради тонуса Системы и рациональной задачей сохранности режима массового сговора и быстрой мобилизации. Сговор предполагает готовность людей объяснять себе и прощать издержки, отстраняясь от них как от неважных или вовсе несуществующих.

Отсюда странная рационализация репрессий, пыток и просто провальных действий Системы, явно опасных для самой власти. Такая рационализация – часть аппаратуры поддержания готовности населения к сговору, или сделке.

Система и повседневность

В отличие от советской системы, Система РФ не навязывает человеку жесткой процедуры признания правил, норм и ценностей. Удобство ее для выживания властей в том, что население несет издержки по «контролю за собой», чтобы снизить угрозу своей главной задаче: выжить. Отсюда непрозрачность этих сред для государства, сохраняющая внутри них сравнительно привольную атмосферу.

Система РФ, апеллируя к индивидуальным (и очень различным) воспоминаниям о страхах, эксцессах и опыте выживания, имитирует атмосферу простонародной «мужицкой» солидарности и доверия. Здесь выступает та маска социума власти, когда насилие шествует в ауре негосударственной и братской стихии. Важное свойство такой стихии – ее тотальность как эрзац подавляемой универсальности[24].

Не прилагая усилий, Система завладевает сетями выживания, ничего о них не зная.

Mortido массовых сделок

Сговор населения с властью неформален, но основателен. В его основах – намерение выживать сообща, с вытекающими отсюда неформальными подробностями.

Все прочие обязательства государственной власти, кроме тех, что прямо отнесены к выживанию населения, по изначально взаимному молчаливому согласию признаны неважными. Никто в РФ не скажет прямо, что права человека ничего не значат. Но они вправду ничего не значат – на шкале выживания. (Опять же, совместного выживания, а не индивидуального.) Права человека не статут намеренно нарушать – те просто не имеют веса, соразмерного сбережению власти и сбережению населения страны.

Еще поразительнее отношение к государству. Казалось бы, вот центр официальной сакральности. Заклинания державой, заклинание силой и безопасностью державы засорили атмосферу политики и массмедиа. Но если присмотреться, целостность государственных институтов (а ведь государство и есть его институты) в РФ нисколько не приоритет. Приоритетом считают другое – оперативный простор власти, безудержно действующей в интересах собственной безопасности и (предположительно) выживания народов России. Почему предположительно? Потому что центр власти не имеет политически принципиальных представлений – что полезно, что вредно, а что смертельно опасно для российской нации.

В Кремле все намерены выжить, избегая уточнять – в каком составе.

Конец 1980-х был эрой обмена советских местовладений (по термину Лена Карпинского) на разные виды частной собственности. Собственность на места власти превращается в высоколиквидные активы. Многие стремятся сохранить за собой и места как точки извлечения ренты.

Система РФ обслуживает этот процесс, иначе ее просто не было бы. Она возникает сначала как элитная подсеть, облегчающая и страхующая необходимые трансакции.

С первых лет возникновения РФ ее «элиты» существуют якобы под вечной угрозой истребления «народом»: меняется только образ угрозы, от «красно-коричневых масс» до «популистского и патерналистского населения».

Элиты возникли одномоментно, как и сама РФ, но чуть раньше – в 1989–1990 годах, еще в СССР. В «элиты» переименовали себя некоторые группы советской интеллигенции, прежде всего гуманитарной: журналисты, литературные критики, писатели, актеры и режиссеры. Далее в них кооптировали так называемых «хозяйственных людей», то есть тех, кто готов был субсидировать проекты интеллигентов. «Элиты» видели в будущей персонократии своего эксклюзивного мецената и не хотели ограничений для власти этого мецената.

Известно bone mot руководителя Совета по правам человека при президенте РФ, в прошлом – гранда перестройки Михаила Федотова: «Высшая форма демократии – это абсолютная диктатура настоящего демократа» (октябрь 2010-го). Фраза симптоматически четко отразила коллективное сознание интеллектуальных элит тех лет, при их взаимодействии с обществом, властью и политиками России.

Так возник сначала культ личности Горбачева, а за ним сразу – культ Ельцина. Поэтому в момент (несостоявшейся) Преображенской революции августа 1991 года столичная интеллигенция, в руки которой попала судьба новой власти, немедленно передала ее Борису Ельцину без всяких условий. После чего «элиты» попали в зависимость от кремлевского Центра и проектируемой им государственности. Расширение «элит» шло далее микшированием старых и новых групп.

Критически важно, что наиболее активные кадры нового рыночного уклада были силами вчерашней советской интеллигенции. В ядре ельцинской коалиции сложился союз «грандов гласности» с новыми предпринимателями и кооператорами. Еще недавно те и другие принадлежали к единой интеллигентской среде, говорили на одном языке и имели общие предрассудки. Успехи и неуспехи поразительного десятилетия 1990-х, пафос его политики диктовался аномальной задачей.

«Элиты» в РФ не являются носителями какого-либо ценностного начала и не требуют того же от власти. Представители власти зато всегда могут напомнить элитам о корыстолюбии прошлых десятилетий.

Сакрализация неравенства. «Богатая страна бедных людей»

Ликвидация Советов шла под флагом сакрализации неравенства. Антикоммуни­стические реформы постулировали существование двух неравенств, «естествен­ного» (здорового) и «аморального». Аморальное неравенство, приписав власти коммунистов, отвергли, зато «естественное» неравенство превознесли как залог демократии.

Синхронно культивированию неравенства в массовый оборот вошло понятие элиты – мира восславленных, защищенно неравных всем остальным.

Создание центральной властью искусственных групп в РФ – сословных, льготных, привилегированных и «заслуженных» – поддерживает ансамбль неравенств вместо институтов. Такие неравенства становились непреодолимы, изначально фиксируясь законом. Их изобретение и репрезентация со стороны технологов Кремля велась демонстративно, декоративно сопровождаясь «состраданием населению».

«Мы богатая страна бедных людей!» Софизм путинского спичрайтера 2000 года со временем трансформировался в экономическую доктрину Путина – государства, богатеющего изъятием доходов у населения.