– Не буду я здесь… – отпихнулась от форменной одежды Воля.

– Ох какие мы стеснительные! Ох какие мы нежные вдруг стали! А ведь мы с вами, милая, теперь одного поля ягоды. Да-да. Вы пока еще не в теме, а я вам говорю: одного! Ну ладно, разрешаю вам, как будущей жертве истинной, а не ложной революции, зайти за одну из статуй.

Пока она за статуей обряжала себя в просторную форму, Демыч нес какую-то херню. Однако Воля его не слушала, глядела вверх, на одну из статуй. Сзади, из спины у этой статуи торчали четыре собачьи лапы!

– А чего это тут лапы из спины у одной статуи торчат? – крикнула она глухо, таща через голову юбку.

– Да вы, милая, совсем меня не слушаете. Лапы – это не так уж и важно. Да и потом, не лапы это: крылья такие лапообразные. Кстати, гораздо важней взглянуть на лица. Про лица-то я вам как раз и толкую. Лица – главное! Ведь даже на одной христианской – причем, заметьте, православной – иконе святой Христофор изображен с лицом высшего типа. Зря только болтают, что оно собачье. Нет! Под видом собачьей морды всегда и во все времена скрывалась суть одной из тайных и, заметьте, подлинно высших, рас. Раса эта – как бы между народов… Ну, то есть в любом народе она может внезапно проявиться! Поэтому и святой Христофор с лицом собаки на самом деле является не кем иным как…

– Ты про святого брось! – крикнула все никак не упакующая себя в новую одежду Воля. – Сам-то нехристь, что ли?

– Полно, милая! Вы же знаете: все религии – вздор, обман. А человеческие расы – нет, не обман! Поэтому на самом деле есть лишь одна религия: религия тайной расы. Такая вот раса: тайная, в любом народе могущая вызреть, от всех себя до последних времен таившая, раса– с головой пса…

«Песиголовцы! – составились внезапно две половинки одного, давно блуждавшего по мозговым извилинам словца. – Песиголовцы сраные! Вот кого эти статуи изображают. Вот почему и другие статуи здесь всё собакоголовей и собакоголовей становятся. Да ведь так – потиху-помалу – и все статуи в Москве можно превратить в собачьи…»

Еще не застегнув до конца блузку и форменную синюю курточку, Воля выставилась из-за укрытия: глянуть на личико Демыча.

Демыч, отвернувшись, натягивал на тощенькое гузно синие штаны. Зато влез ей в глаза не ставший паковать себя в форму работника метрополитена Аблесим. В голове и в глазах его собачьего было мало. Но вот руки… Воля даже тихонько взвизгнула: на коротких, с обломанными когтями пальцах росла черная густая собачья шерсть!

Тут некстати обернулся Демыч, и Воля опять полезла за статую – застегивать на груди блузку и курточку.

– Ну будет, милая, прятаться! А то мы ваших сисек в замочную скважину не видели! Пора нам, опаздываем по времени. Аблесим! Тем же ходом, через три зала: бегом марш!

Демыч отпер ключом железную дверь, и они вдвоем пошли по широкому коридору-тоннелю. Вдруг Воля споткнулась, упала лицом в какие-то рельсы. Она чертыхнулась, хотела выматерить Демыча, но взгляд ее упал ниже…

Глубоко внизу, сквозь паутину железных реек, труб, бетонных шпал, были видны люди. Маленькие, кривоногие, с собачьими харями и торчащими вверх ушами, они проворно бегали туда-сюда, что-то подвозили, увозили, нагружали, сгружали. «Да их тут целый полк! Куда власти-то смотрят? Или… опять купили их?»

Наливаясь тоской и гневом, Воля поднялась. И почти сразу же они с Демычем оказались в подсобном помещении московского метро.

– А, из Центрального… Здорово! Архитектуру улучшать будете? – приветствовал их работник метрополитена в форме, пьющий за столом чай. – Чего так поздно? Мы вас с утра ждали.

– Проект сложный. Вот, архитектор из Центрального смотрела. На предмет обновления станции. Что да как. Ну и вообще…

Всего через минуту-другую попали они в метрозал, знакомый Воле с детства.

– Задача, – шептал Демыч, пытаясь узким языком долизаться до Волина уха. – Задача… ммм… Просчитать количество шагов, привыкнуть к новой одежде, заново присмотреться к статуям на станции. Заново осмыслить! Опять проникнуться! Площадь же Революции все-таки! При встрече с возможными знакомыми – не пугаться, в знакомстве не признаваться. Ну, над личиком вашим мы дома еще поработаем. Вперед, вперед и выше, милая!

Скульптуры на станции были все те же. Тяжкое бремя революции мрамором и гранитом висело над их плечами. Казалось, еще чуть – и громоздкие своды опустятся, вдавят скульптуры в пол. Внезапно Воле подумалось: «Вот бы самих революционеров заставить так-то – подобно скульптурам этим – годами стоять. С нависающим грузом всех прошедших революций! А?»

От одной такой мысли ей стало радостно, горячо. Забыв о квелом Демыче, сплющила она веки.

И сразу же кожей почувствовала: Ленин и Троцкий, Сталин и Каганович, Каменев и Зиновьев, Березовский и Зюганов, Немцов и Хакамада, Каспаров и Ругова, Плеханов, Берия, Чернышевский, Жан Жорес, Робеспьер, Крупская, Коллонтай и даже Авраам Линкольн с Джорджем Вашингтоном – в зимних одеждах, раскрасневшиеся от натуги, утомленно-телесные, – стоят, сидят и полусидят в нишах станции, заместив собой тяжкую бронзу! А на плечах у них – груды металла, залежи кварцитов, осколки камней!

«Так-то, любезные! Так-то, ненаглядные! Сами теперь революции свои держите на плечах да на шеях. И уж никогда больше на солдатушек, да на мужиков, да на баб покорных – за вас в огонь и в воду кидающихся – их не перекладывайте!»

Песиголовцы

Дневное возвращение на дачу вспоминалось неохотно, с трудом. А вот вечер помнился отчетливо: без рябой бабы Фадеевны Никта заскучала, стала выть, кидаться с кулаками на охрану. Для успокоения и душевных бесед ее привели к Воле. Но и там она продолжала бушевать. Никте сделали укол, и она тут же, на коврике, вырубилась.

«Теперь до утра не проснется».

Воля с облегчением вздохнула: она ждала «невидимого мужика», ждала Андрея. Однако вместо Андрея включился умело спрятанный магнитофон, и вздорно-поучающий, но чем-то и приятный баритон стал уговаривать, увещевать…

«Легенды о псоглавцах гласят: пришли из неведомой земли, пугали всех единственным, горящим во лбу глазом, греки звали кинокефалами…

Все это дикая фигня! Не верьте ни одному слову, милая!

Было так.

Когда Господь Бог увидел: не выполняют Его наказов сыны человеческие, – крепко Он призадумался. Ну тут, конечно, Ему от одного известного существа – подсказка. Ничего, мол, с сынами человеческими поделать нельзя. Слабо им шествовать указанным путем. А вот шляется по миру одна безвестная, но весьма приятная сука. Так от нее б и завести новое потомство. Человечьего и одновременно сучьего сына вывести!

Сказано – сделано. И даже круче – по подсказке известного существа – Господь Бог сотворил: посреди всякого народа поселил он тайно собачьих детей, то бишь Сучьих Сынов. Чтоб, значит, в каждый подходящий момент они являлись и демонстрировали свои лучшие черты и качества. А сыны человеческие у них бы этому учились.