— Остался один неизвестный, — сказал Ванзаров.

— Дом доктора Затонского, из нашей больницы, вы его видели, — ответил Сыровяткин, показав дом на карте.

Ванзаров кивнул.

— Чудесный человек… У вас такой город красивый, а на этой улице все дома на одно лицо.

— Все жадность и коммерческая хватка, будь она неладна. Ловкий господин землицу прикупил, домишки дешевые поставил, барыш хороший наварил. У нас вот такой подарок остался. Не люблю я этих капиталистов…

— Что ж, Константин Семенович, капитализм не наша печаль. Бутерброды ваши кончились, дачи кончились, теперь остается самое трудное.

Предостережение вернуло организму Сыровяткина утраченную бодрость. Он невольно собрался, готовясь к худшему.

— Как прикажете…

— Во-первых, отправляйтесь к барышне Вольцевой…

— Переодеться в цивильное?

— Наоборот, при всем форменном параде. Можете для солидности городового прихватить. Будет мало — берите оркестр пожарной части. Просите ее прибыть в больницу на опознание сегодня…

— Будет исполнено. Что-то еще?

— А еще… — сказал Ванзаров, немного задумавшись. — А еще, есть ли у вас хотя бы один толковый малый, желательно молодой, который может выполнить деликатную миссию?

Вопрос поставил Сыровяткина в тупик. Это было совсем не то, к чему он готовился. К счастью, ответ был не так труден.

— Найдется, — ответил полицмейстер, невольно переходя на шепот. — А что ему предстоит делать?

— Совершить мелкое преступление, — ответил Ванзаров и заговорщицки подмигнул.

Полицмейстер поначалу не понял: это шутка или проверка? Вскоре ему все объяснили.

Жители города Павловска еще не привыкли к ароматам знаменитой сигарки. За что винить их нельзя. Жуткую вонь не выдерживали даже столичные извозчики, а они-то запахов не чувствовали с рождения. Ощутив наползающее облачко, городовые морщились и отворачивались, больные, до сих пор оставшиеся в больничном дворе, умоляли прекратить их мучения, как угодно, хоть дав яду на всех. Только доктору Дубягскому было все равно. Потому что ему уже было все равно.

Владелец убийственной сигарки, как всегда, не обращал внимания на последствия курения. Отчасти потому, что Лебедев пребывал в странном и непривычном для него меланхолическом настроении. Он стоял около двери, ведущей в мертвецкую, разглядывал синеву небес и запускал в них струи табачного дыма. Кожаный фартук, надетый на сорочку, делал его похожим на нерукотворный памятник криминалистике.

Из мертвецкой вышел Шадрин и, робея, подошел к Лебедеву. Ему молча протянули кожаный портсигар, из которого высовывались хищные черные головки. Санитар не знал, что удостоился высшей любезности от великого криминалиста, на которую могут рассчитывать смертные. А потому вежливо отказался.

— Зря, отлично прочищает мозги, — сказал Лебедев, не повторяя царскую милость дважды. — И удовольствие заодно.

— Получил истинное удовольствие, наблюдая, как вы трудились, Аполлон Григорьевич, — ответил Шадрин. — Нашим до вас далеко.

Лесть никогда не вызывала протеста Лебедева.

— Откуда вы меня знаете? — для проверки спросил он.

— Да как же возможно! — изумился санитар. — Мы хоть в провинции, но газеты почитываем. Имя ваше гремит по всей России и, полагаю, по всему миру…

Столь мудрое замечание было встречено печальным вздохом.

— Слава — это пустое. Дело надо делать, а не гнаться за лавровыми венками.

— Ох, как верно сказано…

— А вы толковый малый, Шадрин. Надо было учиться, поступать на медицинский факультет…

Санитар окончательно засмущался.

— Что вы, куда мне. Уже поздно, да и средств нет. Я уж на своем месте как-нибудь.

Доктор Затонский, заприметив Шадрина, подошел с решительным видом.

— Вы что тут прохлаждаетесь? — заявил он. — Нашли время лясы точить…

Настроение доктора оставляло желать лучшего. Да и какое оно могло быть, когда главный врач уплыл в страну видений, а его подчиненный откровенно бездельничает. Затонский намеревался устроить приличную трепку санитару, но наткнулся на неожиданную преграду. Выпустив облако дыма, Лебедев отправил Затонского по некоторому адресу, назвать который не представляется возможным. А вдобавок отвесил несколько не менее сочных эпитетов.

Затонский опешил.

— Что вы сказали? — спросил он, как будто не веря собственным ушам.

— Что слышал… — и Лебедев добавил цветасто, как умел. — Этот малый помогает полицейскому расследованию. И будет помогать столько, сколько я решу. А ты, милый, пойди-ка вон и выпей чего-нибудь успокоительного…

Великого криминалиста смерили презрительным взглядом. Самообладание доктора было отменным.

— Я просто так не оставлю подобное хамство, — сказал он. — Обещаю приложить все усилия, чтобы вы были наказаны. Ваше начальство будет поставлено в известность о вашем поведении…

— Смотри не лопни, — сказал Лебедев, пыхнув ему в лицо дымом. — Повторю: пошел вон…

Зажмурившись и подавив кашель, Затонский выдержал испытание.

— Вы пожалеете о том, что себе позволили.

Он повернулся и пошел к больным, жавшимся друг к дружке серой стайкой.

Шадрин тихо охнул.

— Ну все, конец мне, — сказал он.

За что был награжден дружеским похлопыванием по плечу, от которого маленько согнулся набок.

— Не бойся, санитар, — сказал Лебедев. — Ничего он тебе не сделает. А коли рискнет, я его в бараний рог скручу. Знаем мы подобный тип: спеси много, а коснись его легонько — лопнет мыльным пузырем.

И Аполлон Григорьевич помахал кулаком, которым собирался коснуться легонько.

— Поверь, санитар, — продолжил он. — Мне значительно хуже, чем тебе…

Шадрин не мог поверить, что великий человек может страдать.

— Да как же такое возможно?

— Попал я с этим трупом в переделку. Теперь надо выпутываться.

— Не может быть! Что вы, светило криминалистики…

— И на солнце есть пятна, — философски ответил Лебедев.

— Да как же помочь-то вашему горю?

— Как тут поможешь? Никак…

— Может, обойдется?

— Нет, санитар, не обойдется… Он с меня теперь три шкуры спустит.

Шадрин невольно окинул взглядом величественную фигуру. «Пожалуй, что с такого три шкуры и выйдет. Если фартук кожаный учесть», — невольно говорил его восхищенный взгляд.

— Аполлон Григорьевич, — с чувством сказал он. — Если могу чем-то помочь, рассчитывайте на меня…