Проведя в размышлениях утро, Антонов все-таки собрался с духом и потребовал у супруги свежую сорочку. Сам он казался себе идущим на казнь. Что было не так уж далеко от истины.

Докатив до больницы и сойдя с открытой коляски, Антонов глубоко и безнадежно пожалел, что пошел у себя на поводу. То, что предстало перед ним, больше походило на ад, чем на Павловск. Закопченная стена больничного корпуса, обильные лужи, больные, брошенные на произвол судьбы, брандмейстер, сажающий свою команду на пожарную телегу, городовые, топчущиеся без дела. Пьяный Дубягский, положенный на поленницу. И полное отсутствие полицмейстера, который одним своим видом обязан сдерживать хаос и бедлам. А над полем битвы — легкий аромат чего-то настолько омерзительного, что к горлу Управляющего подкатил комок. Нет, это ему за грехи, не иначе.

Только оторопь, которая сковала все его члены, удержала Василия Ильича прыгнуть в коляску и умчаться как можно дальше. За что он немедленно получил наказание. К нему торопливо подошел доктор Затонский, судя по всему, взбешенный до крайности.

— Господин Антонов… — начал он официальным тоном.

И сразу у Василия Ильича нехорошо закололо в правом боку.

— Здравствуй, Леонтий Иванович, — испробовал он увести дело на мирный лад.

— Не до церемоний, господин Управляющий. Желаю сделать официальное заявление.

— Ну, сделай, — покорно согласился Антонов.

— Сего дня мне было нанесено личное оскорбление господином из столицы.

— Как же тебя, сердешного, оскорбили?

— Он занял моего сотрудника, санитара Шадрина, на повторном вскрытии трупа заставил что-то изыскивать на полу мертвецкой.

— Ужасно, но за это в Сибирь не сослать…

— Он лично угрожал мне расправой в грубейшей форме.

— Да, Леонтий Иванович, нехорошо, — сказал Управляющий, прикидывая, как ловчее отговорить обиженного доктора строчить жалобу. На заседание Комитета, что ли, пригласить? — Кто тебя допек, небось Ванзаров этот?

— Помощник его.

— Полицейский чиновник какой-нибудь?

— Нет, криминалист, кажется, фамилия Лебедев…

Управляющему показалось, что он ослышался.

— Говоришь, Лебедев? Аполлон Григорьевич?

Затонский поморщился, выражая глубокое презрение к этой персоне.

— И чем же тебя оскорбил господин Лебедев? — спросил Антонов.

Доктор не обратил внимания, как сильно изменилась интонация его голоса, какие нотки в нем появились.

— Повторяю: он послал меня вон.

И тут Василия Ильича окончательно прорвало. Он топнул по луже и замахал руками так, будто хотел изрубить доктора в капусту.

— Ты кто такой?! Докторишка поганый! Мы тебя приютили, должность дали, а ты?! — орал Антонов, позабыв, что хотел покончить дело миром. — Ты на кого смеешь напраслину возводить?! На великого и знаменитого человека! Да ты кто такой? Вот ты кто! — Пальцы Управляющего сложились в дулю. — Пошел вон!

Антонов тяжело дышал и отчаянным жестом рванул ворот свежей сорочки.

Затонский не стал испытывать судьбу. Гордо поклонившись, гордо пошел к больнице, гордо держа спину.

— Ишь ты, — вслед ему пробормотал Управляющий. — А тебе чего? Жалобу?

Новый порыв гнева достался Шадрину. Санитар вжал голову в плечи и побежал за глубоко оскорбленным доктором.

— Распустились… Расслабились… Прошляпили… — сам себе проговорил Антонов.

Гнев погас. На душе Управляющего стало легче. Но не настолько, чтобы приняться за городские дела. Василий Ильич понял, что без срочного внеочередного созыва Комитета попечительства о народной трезвости сегодня вечером ему не справиться. Для начала он пошел будить господина Дубягского, дремлющего под весенним солнышком, аки младенец.

Сердце женщины, в целом представляющее неразрешимую загадку вселенной, иногда бывает предсказуемым. Так, например, весной, где бы ни жила дама, хоть в Петербурге, хоть в Павловске, хоть в Париже, ей хочется обновить гардероб, как той птичке, что чистит перышки под ярким солнышком. Страсть эта необъяснима мужскому разумению: ну и чем плохо прошлогоднее платье, ношенное от силы раза три? Доводы рассудка бессильны: к сезону нужно новое, модное. А то и три. Делать нечего, отцы и мужья, недовольно хмыкая, выворачивают кошельки и карманы, чтобы их обожаемые доченьки и супруги приоделись. Страсть к перемене нарядов охватывает женские головки одновременно, как эпидемия. Чем нагло и беззастенчиво пользуются торговцы материями.

Нечто подобное творилось в павловском Гостином дворе. В лавках толкались дамы и барышни, зорко поглядывая, кому достался лучший кусок. Как известно, лучший кусок всегда достается сопернице. Отчего случаются вспышки словесных баталий, изредка даже в кротком дамском мире переходящие в таскание за волосы или разрывание одежды.

Такое безобразие в мирном Павловске представить было, конечно, немыслимо. В худшем случае — язвительный взгляд или завистливая улыбка. А так все мирно, чинно, барышни здороваются, хвалят выбор знакомых, особенно если он уродлив, и пользуются прочими женскими уловками. Вполне безобидными. Каждой хочется блеснуть в новом сезоне, а не выглядеть провинциальной курицей.

В середине дня, когда обычно приказчики, зевая и потягиваясь, высматривают хоть какого покупателя, торговля шла бойко. Дамы толпились и закупались от души. В некоторых лавках было не протолкнуться. Счастливые обладательницы новых отрезов самых модных парижских тканей, кружев и ленточек выбирались из Гостиного с охапкой бумажных кульков, перетянутых бечевкой.

Одна из подобных покупательниц вышла на воздух, раскрасневшись, но с богатой добычей. Она держала добрых четыре пакета, столь крупных, что над ними виднелась только шляпка да сумочка, висящая у нее на локотке. За дамой следовал молодой человек лакированной наружности, не делавший попыток облегчить своей спутнице ношу. Капризным тоном он спрашивал, сколько еще будет длиться это мучение, на что получал совет не мешаться под ногами. Подобное обращение не задевало его: видимо, он заменял даме болонку.

Дама не могла видеть, что за ней тщательно наблюдают. Какой-то мужичок с густой бородой, в серой фуражке, закрывавшей глаза, черном пальтишке и нарочно запачканных яловых сапогах поглядывал за ней. На первый взгляд он казался обычным мастеровым. Но было в нем что-то, что казалось странным. На слишком мелкой фигуре пальтишко болталось, как мешок. Собравшись с духом, мужичок нехотя оторвался от угла дома, за которым прятался, и двинулся за дамой. Он все прибавлял шаг, пока не побежал в полную силу. Прицелившись, с разбегу он вцепился в сумочку и дернул изо всех сил. Ручки должны были оторваться. Но не оторвались. Мужичок по инерции дернулся вперед, но его уже тянуло обратно. Не устояв, вор повалился на спину, впрочем, не выпуская сумочку. Он так и лежал, выпучив глаза и высоко воздев руки с неудавшейся добычей.