понимаешь, — после затянувшейся паузы произнес Григорий Дмитриевич, — я кое-что знаю о событиях тех лет. Алексей Михайлович, а потом и его сын Федор Алексеевич, продолжавший поддержку дел Никона, вызывали у многих дикое раздражение.

— Дядю Федора убили?

— Я не знаю. Интересы моей семьи были далеко от той истории. Но до меня доходили слухи, что ему помогли. Там много и не требовалось. Здоровьем-то он был слаб.

— А Софья?

— Она всех обманула. Всем все обещала, да только как власть взяла о том позабыла. Словно корова языком слизнула. — Строганов усмехнулся.

— А если бы не обманула?

— То вряд ли бы отец твой царем стал. Опять же — по слухам. Мы от этого были далеки.

— А к чему вы были близко?

— К делам заводским да торговлишке. Отец мой, конечно, раскольникам сочувствовал. Денег давал. Много. А я в этих делах не участвую, тем более что большая часть раскольников примирилась. Но кое-что знаю.

— Значит это они?

— Они. И будь уверен — башкиры о том тоже ведают. Оттого тебе и не говорили. Это их внутренние дела и договоренности. Исполнителей то, они, разумеется, тоже знали. Только толку от их захвата никакого. А вот наказать тех, кто стоял за заказом — да. Накажут. Всех, кого приютили, из раскольников, что примирившихся, что упорствующих, выгонят. Им такие проказы ни к чему. Все слишком далеко зашло.

— И куда же их погонят?

— Да на все четыре стороны. Куда убегут, туда и погонят. Но скорее всего на Кубань.

— А отчего не в Сибирь?

— Можно и в Сибирь. Да только под конец лета туда ехать дурная примета. На Кубани сытнее. Потом же, на будущий год, может и в Сибирь поедут. Но тут я гадать не берусь. Люди разные. Да и какие там с кем договоренности для меня не вполне ясно.

— Все же не обойтись мне без егерей… — покачал головой царевич.

Чем дальше, тем сильнее Алексея напрягала степь и ее нравы.

В Тулу там, во Владимир или в Тверь он ездил ныне спокойно. Тихо все было. Лейб-кирасиры обеспечивали периметр, но больше демонстративно. Вся округа прекрасно знала — шалить не стоит. А тут — словно Дикий запад из каких-то откровенно диких и карикатурных вестернов.

Алексей предполагал, что в здешних краях шалит разбойный люд. Набеги иногда степняки с юга совершают. Но не вот так, а обычным образом. И те же башкиры им открыто противостоят. Однако, чтобы такое… хлеще бардак был в эти годы, наверное, только на Северном Кавказе, где в каждом ауле чуть ли не отдельный народ жил. Со всеми из этого вытекающими последствиями

Царевич нервно повел подбородком.

Как Мюллер в исполнении Броневого из известного фильма.

Формально в здешних краях была Россия. Но фактически…

Строганов что-то понял по этой гамме эмоций, пробежавшей легкой рябью на лице царевича. И побледнел. Видимо выводы он умел делать быстро. Это Петр Алексеевич многие дела делал в порыве страсти. На эмоциях. Сынок же его славился любовью готовить холодные блюда. Тщательно и неспешно нашинкованные…

* * *

— Я слышал в Москву недавно прибыл корабль из твоей страны, — произнес Петр у постоянного персидского посла после того, как они обменялись формальными приветствиями на этой камерной встрече.

— Из-за него я и пришел к тебе. На нем мне доставили эти два свитка. — сказал он и положил их на стол. — Они на арабском. Для тебя Петр Алексеевич.

— Для меня? И что там? Я арабского не разумею.

— Вот тут, — коснулся посол самого пышно украшенного, — послание халифа, известного тебе как султан османов. Он пишет о Большом исламе. То есть, о том, что к исламу относится не только лишь учение нашего Пророка, но и вещи ему предшествующие. Да, пусть они с нашей точки зрения не полные, а местами и ошибочные. Но Всевышний посылая пророка за пророком правил эту неполноту раз за разом. То есть, стремился к установлению ислама. Отчего все его предыдущие формы, как бы не назывались, суть исламом. Просто архаичный.

— И как это понимать?

— Так и понимать. Халиф признал христиан мусульманами древнего мазхаба. И запретил брать с них джизью и притеснять как неверных. Кроме того, он написал о том, что в отдельных случаях переход людей из обычного ислама в древний допустим и законен, если несет большую пользу для иных мусульман.

— Ого! — впечатлился царь. — А тут что?

— Здесь ответ наших правоведов на слова халифа. Они признали их правомерными. Тем более, что он в своем послании уравнял мазхабы нового ислама, назвав их равнозначным. Не забыв о суфийском ордене Сефевие, который отметил, как вполне законный. Для нас это очень важно. Собственно эта приписка и позволила нашим правоведам признать правомерными слова халифа.

— Я очень далек от всего этого и совсем не разбираюсь в исламе. — покачал головой царь. — Объясни мне — для чего это все прислали мне?

— Оба эти свитка зачитали уже во всех мечетях Великой Порты и нашей державы. Вместе. Один за другим. А означают они простую вещь. В Исфахане ждут сватов. Ваших сватов. Твой сын сумел найти лазейку и теперь можно поженить сестру моего государя и Алексея Петровича.

— Так это все Лешины дела⁈ — ахнул Петр Алексеевич.

— Разумеется, — улыбнулся посол. — Он сумел договориться с султаном.

— И что же он ему посулил?

— Поставки оружия и обучение полусотни командиров. Они, кстати, прибыли на том корабле.

— И вы не против поставок оружия султану?

— Мы не собираемся воевать с ним и даже заключили союз против мамлюков. Мы будем только приветствовать помощь нашим союзникам. Если, конечно, ты, Петр Алексеевич, не станешь пренебрегать нашими интересами и договоренностями.

— А Багдад?

— Мы сумели договорится и разделить сферы интересов. Наш взгляд теперь устремлен на восток, а осман на запад. Багдад же остается у нас, как наши старинные владения.

— И вы им верите? У османов же семь пятниц на неделе.

— После этого? — кивнул посол на свитки. — Судя по всему, их держава находится на грани развала, раз они готовы буквально на все. Им отчаянно требуется помощь и новые союзники. Нормальные союзники, а не эти французы…

Глава 10

1708,