— Полностью. Ты должен постоять за себя, иначе она будет вытирать о тебя ноги, трахаться с другими и все такое прочее.

— На это мне плевать, Гроза Пустыни. Принимать близко к сердцу такие вещи не нужно. Каждый должен иметь право немного поразвлечься. Конечно, Эмма вряд ли пойдет на такое. Но наглеть, оскорблять — черт возьми, это уже слишком. Гнусная тварь! Я вежливо стучу ей в дверь, говорю как приличный, воспитанный человек: «Моя дорогая Эмма», — как в той книжке, что ты читал мне, про то, как нужно вести себя культурным людям вроде нас с тобой. И знаешь, что отвечает эта баба? «Пошел вон, свинья! От тебя несет, как от трупа!» Ну, я все-таки сохраняю спокойствие, и говорю, как ты учил: «Позволишь присесть рядом с тобой, дорогая Эмма?» Эта толстая стерва усмехается и спрашивает, не спятил ли я. Тут я вспылил и забыл все, что ты читал мне о культурном поведении. Естественно, врезал ей, а она только усмехается. Ну, она женщина крепкая, настоящий камень, такую ударом в зубы не усмиришь. «Черт возьми, — говорит, — ты ходячее клише». Что такое клише, Гроза Пустыни? И как даст мне пинка в самое чувствительное место, я аж пополам согнулся. А потом хватает за волосы и коленом в рожу. И я пришел в себя, сидя на лестнице. Слава Богу, не упал, а то ведь покалечиться бы мог.

Малыш не переставал думать о том, что было бы с Линкором, если б он выбросил ее в окно.

— Брось ее, — посоветовал Легионер. — Она причиняет тебе слишком много неприятностей. Женщины непредсказуемы. Сходи в город, в публичный дом, найти себе шлюху. Это куда лучше. Она недостойна тебя. Там ты заплатил, и никаких проблем. Раскошелиться, ясное дело, придется.

— Нет, я лучше буду гореть в аду, — поклялся Малыш. — Я не брошу эту кобылу. Огня, черт возьми, в ней много. Но эта жирная свинья поймет, что я за человек. Я не сдам своих позиций. В конце концов, я воин.

— Ты осел, — любезно сказал Легионер. — И со временем наверняка поймешь это сам.

— Кто осел? — возмутился Малыш и с угрожающим видом поднялся.

— Ты, — улыбнулся Легионер, — и я, Альфред Кальб, бывший капрал из Второго полка Иностранного легиона, могу сказать тебе это напрямик.

Малыш заскрипел зубами и то бледнел, то краснел. Руки его сжались в кулаки. Он медленно хлопал своими злобными рыбьими глазками. Потом вдруг сникнул.

— Значит, вот кто я?

Он грохнулся на пол и заколотил по нему кулаками. Ему было необходимо что-то бить.

— Клянусь, она дрянь, — произнес он задумчиво. И после краткой паузы продолжил: — Когда она придет пригласить меня побарахтаться в постели, я скажу: «Эмма, ты толстая шлюха…» — может, лучше «разжиревшая»? — «…и можешь поцеловать меня в задницу, я больше не хочу иметь с тобой никаких дел, навозная муха».

— В самом деле скажешь? — скептически спросил Легионер.

Малыш, бранясь и чертыхаясь, кивнул. Громко топая, пошел по палате, пнул чей-то умывальный таз, предупредительно похлопал по щеке Морица и пригрозил избить Штайна. Потом заорал в окно вслед велосипедисту, который спокойно ехал по Циркусвег с явно крадеными велосипедными шинами:

— Ты что рисуешься, болван?

Малыш с удовольствием заметил, что его крик испугал велосипедиста. Плюнул и засвистал мелодию, отдаленно напоминающую что-то из «Веселой вдовы». Когда совсем запутался, Мориц получил приказ пропеть гимн. Первые три гимна были отвергнуты.

— Эта песня кончена! Давай другую! Раз, два, три, четыре!

Он отбивал ногой ритм о койку Морица.

Мориц не сумел удовлетворить внезапно пробудившиеся эстетические потребности Малыша, и ему пришлось, спасаясь от этой гориллы, проползти под всеми койками три или четыре раза. В конце концов Мориц оказался на своей койке, где во весь голос запел гимн. Он походил на христианина, шедшего на арену со львами.

Тяжело дышавший Малыш умылся под краном и вытерся первой попавшейся простыней. Сдернув ее на пол вместе с пациентом.

— Штайн, Бауэр, пойдете в публичный дом с нами, — решил он.

— Так рано? — удивленно спросил Штайн, а Бауэр, не говоря ни слова, стал одеваться.

Легионер усмехнулся.

— Bon, пошли. Надо размяться немного.

Малыш запустил сапогом Морицу в голову.

— Громче, тыловой дьячок. Я не слышу твоей священной маршевой песни.

Несчастный судетский доброволец заорал писклявым дискантом протестантский гимн.

Мы пошли к выходу. Спускаясь по лестнице, Малыш пнул ведро с водой, расплескав ее во все стороны.

Он повсюду устраивал бучу, где бы ни появлялся.

— Грязная тварь! — заорал он на уборщицу, насквозь пропитанную тупым, самодовольным национал-социализмом. — Поставила тут свое ведро, чтобы я споткнулся и сломал шею. Я позабочусь, чтобы тебя упекли в тюрьму за подрывную деятельность против вооруженных сил Рейха!

Уборщица злобно посмотрела на него. Уперлась красными кулаками в широченные бедра и зашипела:

— Ты это нарочно, грязный хулиган! Какой мерзавец! Я добьюсь, чтобы тебя отдали под трибунал и повесили!

— Цыц, гитлеровская ведьма, — издевательски бросил Малыш и еще одним пинком отправил ведро в стекло раздвижной двери.

Уборщица зарычала и ударила себя по щекам в неистовой ярости.

Прибежал унтер-офицер, в каске и с пистолетом, как полагалось дежурному.

— Он опрокинул мое ведро, — заверещала уборщица. — Оскорбил фюрера. Обозвал меня гитлеровской ведьмой!

Дежурный по госпиталю был молодым и неопытным. Он свирепо сверкнул на нас глазами по обыкновению молодых унтеров. Посмотрел на ведро, подскакивающее на кафельном полу. На разбитое дверное стекло. Заметил, что ему насмешливо улыбается половая тряпка посреди пола.

— Смирно! — приказал он, взвинчивая себя.

Мы очень медленно свели пятки и приняли позу, которую можно было принять за стойку «смирно».

Уборщица оживилась. Вытерла руки грязным фартуком с орлом посередине и с обвиняющим видом затопала в коридор.

Малыш тупо, равнодушно смотрел прямо перед собой. Буравил взглядом объявление об обязанностях амбулаторных больных, приходящих на первое обследование.

Дежурный с важным видом встал перед ним, выпятил грудь и пропищал:

— Я займусь тобой, свиное ухо.

Малыш склонил голову и воззрился на ретивого унтера медицинской службы в слишком большой каске так, словно замечал в нем начальные признаки безумия.

— Я тебе говорю, ленивый бездельник.

— Мне? — спросил Малыш с деланным изумлением, ткнув себя пальцем в грудь.

— О Господи!

Дежурный хотел прореветь это во весь голос, но у него получилось только жалкое кукареканье.

— Видите ли, — Малыш фамильярно усмехнулся, — устав требует, чтобы ко мне обращались по званию. Даже если я чем-то провинился. — И сунул нашивку на рукаве под нос унтер-офицеру медицинской службы, который отскочил на шаг, чтобы не оказаться сбитым с ног. — Как герр унтер-офицер может видеть, я ефрейтор, и прошу, чтобы вы обращались ко мне «герр ефрейтор».