Порта ощупал края раны одного из убитых. Малыш с любопытством смотрел на него. Порта понюхал слегка испачканный кровью палец.

— Чем пахнет? — спросил Малыш, склонясь над трупом.

— Слегка сладковатым, слегка гнилым, — ответил Порта и снова понюхал его. — Похоже на гангрену в первой стадии.

— Как те желтые трупы в Добровине? — вмешался Легионер. Порта кивнул и опять поднес палец к носу.

— Другой наложил в штаны, — сказал Малыш, указав прикладом автомата на второй труп.

— Когда мы травили заключенных газом в Биркенау и в Аушвитце, они всегда накладывали, — сказал эсэсовец.

Эти слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Мы совершенно забыли о двух трупах. На нас обрушилось нечто новое, нечто дьявольски интересное. Мы, словно готовясь броситься на него, свирепо уставились на рослого, широкоплечего эсэсовца, человека, изгнанного из рядов единомышленников, униженного до постыдной службы в одном из сотен армейских штрафных полков.

— Что еще случалось, когда вы травили их газом в Аушвитце? — с коварным видом спросил Порта.

Эсэсовец побледнел до синевы. У него случайно вырвалось то, что он три долгих года хранил в тайне. Он проводил ночи в тревоге, страшась, что его кто-то выдаст. Кто-нибудь из канцелярии — например, унтер-офицер Юлиус Хайде, прослуживший там к тому времени уже год. Каким было для него потрясением, когда Хайде выперли из ротной канцелярии, и он оказался здесь, во втором взводе! Он несколько раз едва не попросил Хайде помалкивать. Готов был платить за молчание что угодно. Но, видимо, Хайде не читал его документов. Если б Хайде знал, то не смог бы так долго молчать. Он пытался перевестись из нашей роты, но капитан фон Барринг пожав плечами, сказал: «Не может быть и речи». Фон Барринг был тупой свиньей, как и все в этой паршивой роте. Все они были изменниками и заслуживали смерти.

И вот случилось невероятное. Его никто не выдавал. Он сам себя выдал. Он мысленно взмолился Богу, от которого отрекся в 1936 году, когда вступил в дивизию СС «Мертвая голова»[71]. Дивизию жестоких охранников концлагерей под командованием Эйке. Как гордился он тем, что мог ходить по улицам в зеленом мундире СС с вышитой серебром на левой петлице мертвой головой вместо эсэсовских рун! Как любовно нашивал он на левый рукав черную шелковую ленту с надписью серебряными буквами «TOTENKOPFVERBAND»[72]! Он искренне смеялся над испугом матери, когда впервые пришел домой во внушавшем страх эсэсовском мундире с черепом и костями. Когда отец заговорил о божьей каре за то, что он, Ингерд, служит в охране концлагерей под началом группенфюрера СС Эйке, он пригрозил отцу заключением и поркой. Как приятно было на душе, когда соседская детвора испуганно смотрела вслед ему. Все, кто раньше задирал нос, теперь искали его дружбы. Когда кабатчик отказал ему в кредите, он встал и швырнул деньги на стол. Когда крикнул ему: «Скоро ты будешь ходить передо мной на задних лапках!», в переполненном зале наступила тишина.

На другой день он опустил записку в лагерный почтовый ящик, который открывал сам Эйке. Написал фамилию, адрес кабатчика и красными чернилами слово «Изменник».

На следующий день он наблюдал, как гестаповцы выводили кабатчика из парадной двери его дома. Три недели спустя он появился в лагере. И в тот же день получил первые десять ударов плетью.

Правда, комендант лагеря Эйке поднял большой шум из-за того, что Краузе не подал, как положено, рапорт, перед тем, как подвергать порке заключенного.

Но этот кабатчик был дерьмом. Он бросился на проволоку в январе 1938 года. Его похоронили вместе с пятьюдесятью евреями, повешенными за конюшней.

Тот день, когда он прибыл в Гросс-Розен в чине унтершарфюрера, был одним из лучших в его жизни; он часто вспоминал его с тоской. Его назначили начальником псарни. Он очень любил тех собак. Однако гауптштурмфюрер СС Штрайхер, регистратор, был ослом и устраивал скандал, если собаки слегка покусают кого-то из этих изменников. Правда, один из них отбросил копыта, но, черт возьми, дело все равно шло к этому. Говорили, что в Веймарской республике он был министром. Старый червяк, всякий раз падавший от удара палкой по голове.

Гауптштурмфюрер потребовал расследования этой истории с собаками. Если б до того не было шума из-за «потехи», все бы обошлось. «Потеха» была, пожалуй, малость слишком жестокой. Он был готов это признать, хотя применялась она только против гнусных изменников. Начало ей положил обершарфюрер Штайнмюллер из седьмого блока. Для нее придумывали все новые и новые штуки. Парочку заключенных ставили на большой площадке за старыми овчарнями. На головы им водружали пустые жестянки и грозили поркой, если жестянки упадут. Потом эсэсовцы-охранники сбивали их с голов выстрелами.

Естественно, кто-то из заключенных получал пулю в мозг или бывал ранен. Но это было прекрасной учебной стрельбой и вместе с тем развлечением.

Отобранных для потехи заключенных заставляли также бегать над ямами уборных лишь для того, чтобы выдернуть из-под них доску, когда они находились над серединой ямы. Было так смешно, когда полосатые барахтались в дерьме. Вышло так, что парочка их захлебнулась. Но это были всего-навсего изменники, и лучшей участи они не заслуживали.

Как они развлекались в том батальоне! Помимо боксерских матчей, которые устраивались между похожими на скелеты людьми, в «потехе» было множество других штук. Но, к сожалению, Штайнмюллер хватил через край. Привязал трех заключенных к батареям парового отопления в карцере. Хотел проверить, настоящие ли они мужчины.

Эта тупая свинья Штрайхер прознал об этом. Жаль, не удалось найти доносчика. Господи, какой поднялся скандал! Но они убрали с пути этого скота Штрайхера. Он предстал перед эсэсовским трибуналом по обвинению в защите изменников и врагов Рейха. Его вышвырнули из СС и перевели в авиацию. Говорили, что он погиб в Польше.

Из Гросс-Розена его перевели в Равенсбрюк. Одни женщины. Вот это было время! Один штабсшарфюрер в лагере, состоявший с двадцать третьего года в Ордене Крови[73], был совершенно помешан на сексуальных представлениях. Чего только он не выделывал с этими шлюхами! После таких представлений ты бывал сам не свой.