— Не делай глупостей, детка. У меня двое детей. Я не сделал тебе ничего плохого.

Я стояла, прислонившись к двери купе, в распахнутой на груди блузе. В случае необходимости я могла разорвать на себе одежду. В это мгновение я упивалась своей властью над Альфонсом. Он сделал попытку надеть брюки.

— Не шевелись! — приказала я ему.

Он повиновался.

— Мне ничего не нужно от тебя, безмозглая шлюха. Альфонс имел отдаленное сходство с Геральдом. Он был, так сказать, пролетарским вариантом мошенника, которого я когда-то любила. Когда я заметила это, наслаждение от спектакля возросло. Я всей душой ненавидела стоящего передо мной безобразного человека, который так скверно обходился с языком и женщинами. Правда, надутые, элегантно одетые друзья Геральда, которые умело скрывали свое внутреннее убожество, нравились мне еще меньше.

Альфонс неправильно истолковал мое молчание.

— Верни мне деньги, и давай все забудем, — сказал он.

Это было его ошибкой.

— Стоять! Или я сейчас выбегу в коридор и закричу, что ты хочешь меня изнасиловать. У меня громкий пронзительный голос. На него сбежится весь вагон. И люди увидят, что моя кофточка расстегнута, а ты дрожащими руками натягиваешь брюки. А что, если на них заест молнию? Как думаешь, Альфонс, кому поверит полиция? Я скажу, что ты предложил мне немного выпить, а потом набросился на меня. Это будет стоить тебе по меньшей мере работы.

Я вела нечестную игру, но она мне нравилась. Альфонсу, по-видимому, было трудно следить за ходом моей мысли, хотя я старалась говорить попроще и не употребляла условного наклонения. В одном я была совершенно уверена: образ женщины в представлении Альфонса претерпел кардинальные изменения. Он не знал, осуществлю ли я свои угрозы, но тем не менее попятился к окну. Ярость и страх мешали проводнику отчетливо мыслить.

— Крыса!..

Я положила нож в карман и взглянула на часы:

— До Базеля осталось десять минут, скоро я разрешу тебе надеть штаны. Не двигайся, я все равно опережу тебя и успею выскочить в коридор и закричать…

— Хорошо.

Он осторожно положил фотоаппарат на кровать. Я с удовольствием сделала бы снимок на память, но это было бы уже слишком. Выражение самоуверенности исчезло с его лица, однако это был тот же самый Альфонс, проводник поезда, прятавший в своем шкафу порнографические журналы и грубо обращавшийся с пассажирами второго класса, которые по ошибке пытались сесть в его вагон. Конечно, с моей стороны было бы глупо выдавать себя за Робин Гуда, хотя, думаю, Клара аплодировала бы мне, будь она свидетельницей этой сцены. У нее сложилось совершенно абсурдное представление о справедливости.

Поезд замедлил ход, мы приближались к Базелю, и я вежливо попросила Альфонса закрыть мой чемодан и поставить его возле двери. Я застегнула блузку и надела куртку. В поезд вошли таможенники, и я разрешила проводнику надеть брюки.

Я вышла в Базеле, безобразном городе, где пахнет химией. Заспанные пассажиры выглядели угрюмыми в утренних сумерках, и мое задорное посвистывание действовало им на нервы. Они считали меня чокнутой. На швейцарских вокзалах не свистят, особенно хмурым ранним утром. Я чувствовала себя усталой, но довольной. Очень хотелось выпить чашечку кофе. Я не собиралась задерживаться в Швейцарии и решила сесть на ближайший поезд, чтобы продолжить путь в Италию. Страна, в которой законом запрещается пользоваться душем после двадцати трех часов, казалась мне подходящим местом для княгини фон Изенберг.

Последние обращенные ко мне слова Альфонса никак нельзя назвать приветливыми.

— Я еще доберусь до тебя, шлюха! — процедил он сквозь зубы, когда я кивнула ему, проходя мимо по платформе.

Мужчины не умеют красиво проигрывать.

Почему я решила поехать в Венецию? Может быть, потому, что Геральд называл этот город старой шлюхой. Или потому, что в Венеции умер Вагнер. Я чувствовала себя усталой, и окружающий мир соответствовал состоянию моей души. На мчащейся моторной лодке трудно закурить сигарету, и мои попытки сделать это отвлекали меня от проплывавших мимо городских пейзажей. Говорят, что Венецию надо осматривать с воды и что вблизи улицы и здания не производят сильного впечатления.

Пепел от моей сигареты упал на волосы стоявшей рядом американки, и она бросила на меня возмущенный взгляд. Я мешала ей любоваться городскими пейзажами.

— You shouldn't smoke.

Я была полностью согласна с ней. Однако среди многих моих пороков, которым мне не следовало предаваться, курение, пожалуй, самый невинный. Рядом с некурящей американкой, пожилой состоятельной дамой, стояли ее дорогие кожаные чемоданы. Судя по выражению лица дамы, она еще в ранней молодости пресытилась ощущением счастья, и ей больше ничего в этой жизни не могло доставить удовольствие, кроме созерцания величественных руин и мускулистых фигур лодочников в распахнутых на груди белых рубашках. Эти парни, носившие золотые цепочки с крестиками на волосатой груди, вели себя любезно с туристами и говорили на примитивном английском, используя клише, взятые из американских фильмов о мафии.

Мой взгляд был прикован к жемчужному ожерелью американки. Меня, словно ворону, влечет все блестящее, сверкающее. Потрясающее ожерелье, состоящее из двух рядов больших мерцающих жемчужин. Шея американки была ухоженной, слегка покрытой золотистым загаром. Я представила себе, что когда-нибудь тоже буду выглядеть подобным образом. Только два вида старости казались мне сносными: старость в окружении роскоши и богатства и мудрая просветленная старость. Большинство людей просто стареет. Что же касается умных, образованных стариков, то мне казалось, что накопленные знания делают их печальными или циничными или же настраивают на мистический лад.

Маркус умен, но не обладает истинной мудростью. Мое исчезновение, должно быть, встревожило его. Я решила, что надо как-нибудь позвонить ему и придумать оправдание своему бегству из Франкфурта. Можно, например, сказать, что я бежала от кредиторов; это заставит старика раскошелиться и прислать мне денег. Жизнь — дорогая штука, Маркус, за нее мы расплачиваемся смертью.

Мимо проплыла черная гондола с гробом на борту, и наш лодочник перекрестился. Я читала, что венецианцы никогда не пользуются гондолами, так как это средство передвижения по карману только богатым туристам. Но оказывается, один раз местные жители все же пускаются по каналам на гондоле.

Моторная лодка доставила нас в отель «Киприани» — старое палаццо, единственная и очень дорогая гостиница в центре Венеции, имевшая бассейн и сад. Из ее окон открывался вид на собор Святого Марка. На причале нас ждали одетые в черное служащие, они помогли выйти из лодки и выгрузили наши чемоданы. Американка с приветливой улыбкой наделила всех чаевыми.

Над нами порхали голуби, на волнах канала покачивался красный мяч. Прежде чем отчалить от берега, наш лодочник послал мне воздушный поцелуй. В воздухе стоял аромат цветов и моря. К нему примешивался слабый запах гнили.