Я хмуро молчал. Слова попросту застряли у меня в горле, и я ничего не мог с этим поделать.

— Как видишь, я жив, — с довольным видом улыбнулся Мартин. — Мне удалось нормально поесть.

— И что с Коротышкой? — выдавил я наконец из себя.

Физиономия монаха искривилась в жутком подобии сардонической улыбки.

— Жив твой Коротышка, — прошамкал он. — Нам пришлось изрядно порыскать в его голове, прежде чем я сумел извлечь полезные дополнения к рассказу Торстейна. Зато теперь уж Ламбиссону почти все известно. Не знаю, право, зачем он потащил их за собой в Саркел.

Снова Саркел! При звуках этого имени я скривился, как от зубной боли. Мартин, конечно же, заметил мою гримасу, и улыбка его стала еще шире. И я снова — в который уже раз — пожалел, что не убил гада, когда была такая возможность.

— И Ламбиссон тебя отпустил? — спросил я насмешливо.

Мне отчаянно хотелось уличить его во лжи — как будто сей факт мог низвести всю его историю до детской байки.

Но Мартин не дал мне порадоваться.

— Нет, конечно, — ответил монах. — Брондольв никогда бы меня не отпустил. Я нужен ему, как и твои побратимы. Поэтому, как только представился случай, я сбежал.

О, да, уж в этом-то я нимало не сомневался. Мартин обладал множеством талантов, и умение вовремя испариться было едва ли не главнейшим из них.

— У Ламбиссона было не так уж много времени, — продолжал рассказывать монах, — примерно месяц или около того. Он нанял себе людей, не менее отчаянных, чем твои побратимы — по слухам, кривичей или даже хазар, — и выступил в поход. Сейчас они двигаются к могиле Аттилы, но есть одна маленькая закавыка… А именно — голова Коротышки Элдгрима. Дабы заставить его что-либо вспомнить, всякий раз приходится изрядно повозиться. Это сильно замедляет их продвижение. Не говоря уж о том, что они могут вообще ничего не найти.

Мартин внезапно умолк на полуслове, левый глаз у него задергался.

— Святые мощи! — выдохнул он в ужасе.

Я обернулся посмотреть, что же его так напугало. И в тот же миг рука Асанеса крепко сжала мое предплечье. Сначала я было решил, что это как-то связано с рассказом монаха. Но, проследив за Иониным взглядом, увидел не кого-нибудь, а Клеркона собственной персоной. Тот как раз преклонил колени перед колодой Перуна. В руках он держал традиционные дары — серебряные монеты и какие-то блестящие безделушки.

Мартин тем временем оправился от первоначального испуга. Теперь в его глазах читалась такая лютая ненависть, что я невольно задумался: каким же унижениям и пыткам подверг его в прошлом поработитель? Однако мысль эту я додумывал уже на ходу, поскольку ноги сами понесли меня к человеку, которого я так долго разыскивал. И лишь приблизившись к Клеркону, я заметил еще одну небезызвестную личность. Знакомое скуластое лицо, ухмылка, обнаруживающая печальное отсутствие зубов, сухопарая фигурка… Ну, так и есть — Такуб!

На руку у него была намотана толстая цепь. Проследив взглядом вдоль всей ее длины, я обнаружил стоявшую в сторонке группу из трех рабынь. Одна из них была Тордис. Краем глаза я заметил Финна, торопливо пересекавшего рыночную площадь. Квасир и Торгунна едва поспевали за ним.

Клеркон отвесил земной поклон дубовой колоде, поднялся с колен и тут увидел меня. Он растерянно моргнул, метнул быстрый взгляд в сторону приближавшегося Финна и усмехнулся.

— A fronte praeciptium, a tergo lupi, — нараспев продекламировал он.

— А перевод? — прорычал подоспевший Финн. — Сразу предупреждаю, Клеркон: для тебя же лучше, если он будет звучать как «примите извинения за то, что украл ваших женщин»! В противном случае твоей заднице придется свести близкое знакомство с моим мечом.

— На самом деле, это переводится как «впереди пропасть, позади волки», — поведал я Финну. — То есть Клеркон понимает, что попался, и размышляет, как бы ему получше выкрутиться из неприятного положения.

Улыбка Клеркона стала еще шире, он иронично приподнял одну бровь — в знак того, что оценил мою шутку. Затем медленно — очень медленно и осторожно — протянул вперед пустую руку, демонстрируя свою безоружность.

— Полагаю, будет не слишком разумно устраивать заварушку на рыночной площади, прямо посреди Господина Великого Новгорода, — издевательским тоном проговорил он. — В особенности сразу же после удачной сделки. Вы видите, Такуб только что приобрел трех молодых рабынь. На законных основаниях.

— Они не рабыни, ублюдок! — заорал Финн, но тут же в смущении заткнулся.

Действительно, две женщины из трех были рабынями из Гуннарсгарда. И лишь Тордис — свободнорожденная. Я мельком взглянул в ее сторону. Лицо твердое, застывшее, точно перекисшее тесто, но в темных глазах ни малейшей паники. Она верит в меня. Верит, что я не дам свершиться непоправимому. И еще. С огромным облегчением я понял: Клеркон так и не дознался, кто такая Тордис. Иначе он ни за что бы не стал продавать ее Такубу.

— Beati possidentes, — с улыбкой произнес Клеркон.

Свирепо осклабившись, Финн шагнул к нему. Так, все ясно… Если он и понял Клерконово высказывание о законном обладании, то принимать его во внимание никак не собирался. Я вскинул руку в предупреждающем жесте, и Финн остановился на полдороге.

— Ага, греческий парнишка и… кто это там у нас? — пропел Клеркон, глядя через мое плечо. — Так-так, тот самый христианский священник, которого я разыскиваю!

Мартин за моей спиной съежился и заметался, словно крыса в поисках убежища.

— Думаю, ты не слишком торопился. Если б хотел, давно бы разыскал и заткнул его гнилой рот… Тебе не следовало приходить в Гестеринг, — сказал я Клеркону.

Тот сокрушенно развел руками:

— Всего-навсего маленький страндхог. Мы же не нанесли тебе серьезной обиды, Орм. Ну, подумаешь, лишился пары кобыл… Зато избавился от неудобного соседа. Hodei mihi, cras tibi. Сегодня мне, завтра тебе.

Я почувствовал, как трясется от ярости Финн на своем невидимом поводке. Еще одна цитата на латыни — и неминуемо прольется кровь, промелькнуло у меня в голове. Этого я допустить не мог. Тут Клеркон прав: в этом городе всем заправляет народное собрание, так называемое вече. Я видел, как вершится правосудие на Волховском мосту: много шума и крика, их не переспоришь. И еще я знал, что новгородцы не жалуют возмутителей общественного порядка. По решению все того же веча таких отправляют прямым путем на кол.

Все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове. И в то же время я не мог избавиться от огромного, всепоглощающего чувства облегчения. Клеркон не знает истинной ценности Тордис, повторял я про себя. Потому и продал как простую рабыню. Он заявился в город в поисках Мартина, надеясь что-то выведать у него. И вот теперь нашел своего священника — вон он, Мартин, крутится и юлит, пытаясь улизнуть под шумок.

Сегодня мне, завтра тебе, сказал Клеркон… и был абсолютно прав. С той лишь поправкой, что свое завтра я уже обрел.