Квасир давно уже колотил себя по ляжкам и тряс головой от восторга. Они с Ионой так смеялись, что вынуждены были поддерживать друг друга. Финн время от времени что-то хмыкал из своего угла, но каждый его протест лишь подогревал всеобщее веселье.

— Как я уже сказал, Финн даже не пытался встать. Лежал себе и лежал, словно мертвый, — продолжал Олав. — И шли мимо его друзья… назовем их Иона Асанес и Квасир Плевок. Увидели они, что друг их лежит без движения, и принялись его тормошить. Уж они его и трясли, и по голове колошматили — все без толку. Финн твердо решил, что умер, ну, и вел себя, как мертвый. Друзья пробовали поставить его на ноги, но Финн падал обратно. Ибо где ж это видано, чтобы мертвый человек стоял на собственных ногах?

Тут даже Финн заулыбался. Хоть он и сидел в дальнем углу, но глаза мои уже привыкли к темноте, и я различал лицо побратима в скудном свете, падавшем через решетку.

— В конце концов Иона и Квасир Плевок тоже уверовали в смерть своего друга. Ну, делать нечего, взвалили они его на плечи и собрались нести домой. Только двинулись в путь, как Финн подал голос. «Топор мой прихватите, олухи!» — сказал он. Один из друзей вернулся за топором, затем пошли они в деревню. И всю дорогу обсуждали, как не повезло несчастному Финну, что он умер таким жалким образом.

Рано ли поздно, а дошли друзья до развилки дороги. Здесь они остановились и заспорили: каким путем идти дальше. Квасир Плевок хотел двигаться вдоль реки, а Иона настаивал, что следует подняться на горку. Слушал их Финн, слушал… Наконец надоело ему это, приподнял он голову и указал на верхнюю дорогу. «Ступайте туда, — сказал он. — Я тоже этой дорогой пришел». После чего снова закрыл глаза и замолчал. Друзья прекратили спорить и потащили Финна через холм, все так же горестно оплакивая его кончину. Перевалили они через холм и, действительно, увидели вдалеке деревню. Порадовались они, что друг их оказался прав.

Когда они проходили мимо кузни, оттуда вышел кузнец и поинтересовался, что стряслось. Иона и Квасир рады были передохнуть. Опустили они Финна наземь и стали рассказывать. «Мы нашли его мертвым под дубом, — объяснял Квасир. — На нашего друга упала ветка и убила его».

Финн приоткрыл один глаз и сказал: «Не так все было! Я сидел на ветке, и она сломалась». После чего снова закрыл глаз.

К этому времени уже все хохотали, да так, что удивленные стражники пришли взглянуть на нас. Никогда прежде не доводилось им слышать, чтобы из глубин каменного мешка доносился смех.

— Кузнец погоревал вместе с ними, и друзья пошли дальше. Притащили они наконец Финна к его дому, а там никого нет. Свалили они тело на землю и снова принялись спорить: что же делать дальше. И правда, все было так запутанно… Пока Финн лежал, подошел пес и начал вылизывать ему лицо. «Уберите его на фиг! — заорал Финн. — У этого пса никакого уважения к мертвым!»

Квасир, Иона Асанес и Торгунна уже не могли смеяться. Они лишь бессильно сипели и утирали слезы. Я всерьез испугался за своих друзей; мне показалось, что сейчас они задохнутся и помрут на месте. А Олав — серьезный и неутомимый — продолжал свой рассказ:

— Послушались они Финна и отогнали пса. А сами стоят и продолжают спорить. Финн послушал их и понял, что так дело не пойдет. Ни конца ни края не будет этим спорам… Поэтому он приподнялся да как гаркнет: «Пошлите за моей женой, идиоты! У нее муж умер, а она где-то сплетничает». После этого снова улегся и закрыл глаза. Друзья снова послушались Финна и послали за его женой.

Как только жена услыхала о смерти своего дорогого мужа, так бросила все дела и побежала домой. Несется и в голос причитает, а за ней бегут остальные деревенские кумушки. Тем временем вокруг Финнова дома собралась целая толпа, и Квасир Плевок снова взялся рассказывать, как все произошло. «На нашего друга упала огромная ветка, — говорил он, — и убила его».

Тут уж Финн пришел в ярость. Открыл он глаза и заорал: «Сколько раз тебе повторять, простофиля! Я сидел на ветке, и она обломилась!»

Тут жена Финна — куда более разумная женщина, нежели он заслуживал — засомневалась: как же это он умер, коли разговаривает? «Умер, умер, — закричали остальные односельчане. — Он сам так говорит».

Однако жена продолжала стоять на своем: мол, насколько ей известно, мертвые не разговаривают. Надоело это Финну. Он снова приподнялся и, едва сдерживая гнев, принялся объяснять непонятливой женщине: «Я сидел на ветке. Мартин-монах сказал, что я упаду и разобьюсь насмерть. Он оказался прав: я упал. Мартин вообще никогда не лжет — так он говорит. Вот и получается, что я умер». На что разумная жена Финна заметила, мол, как можно верить словам монаха? Он-де видел Финна еще до того, как тот упал с дерева… А потом вовсе даже и не видел… Она бы еще много чего сказала, да Финн окончательно вышел из себя. «Вот так всегда — споры, споры, споры!» — прорычал он, поднимаясь с земли. Плюнул с досады, взял свой топор, да и пошел со двора. «Куда это ты собрался?» — крикнула ему вслед жена. «Да надоело слушать тебя, пойду лучше нарублю дров», — ответил Финн, знакомой тропинкой поднимаясь на холм.

И вся деревня после того говорила: «Какой замечательный человек этот Финн Лошадиная Голова — даже после смерти думает только об удобстве своей жены».

Истерические всхлипы и подвывания — к которым невольно присоединился и мой собственный смех — поднимались к зарешеченному лазу и, похоже, изрядно удивляли наших стражников. Отсмеявшись, Финн одобрительно хлопнул рассказчика по плечу.

— Клянусь волосатой задницей Одина, отличная история! У тебя, парень, не голова, а сундук с сокровищами, — признал он, но тут же добавил: — Жаль, что ты не догадался сегодня ею воспользовался, когда хватался за топор.

Что касается Мартина, то его вообще не было слышно. Монах забился в угол и, надо думать, сам себе строил оскорбленные рожи. А все же сказка Олава здорово нам помогла — мало того, что развеселила, так еще и вытащила из темницы. Да-да, все именно так и произошло! Я говорил вам, что стража с удивлением прислушивалась к взрывам хохота, доносившимся из-под земли. Они, видать, решили, что узники напрочь свихнулись, коли так веселятся в темнице, — и доложили о том своему начальству. В результате меня и Олава извлекли из подземелья и приволокли пред светлые очи князя Владимира.

Князь оказался совсем юным мальчишкой — едва ли старше Олава, — и тем не менее он уже не первый год (фактически с четырехлетнего возраста) правил Новгородом. Мне рассказывали, как это получилось. Несколько лет назад новгородское вече потребовало от Святослава, великого князя Киевского, чтобы тот прислал на правление одного из своих сыновей. В противном случае новгородцы грозились самостоятельно выбрать себе правителя. И тогда Святослав отправил в Новгород младшего сына — княжича Владимира. Однако когда тот прибыл, вече объявило новоявленному князю, что он не может жить внутри Господина Великого Новгорода — только снаружи, в стоявшей на холме крепости. И Владимир подчинился, что показывает, сколь велика была власть новгородского веча.

И вот теперь этот юный князь, правитель Новгорода, стоял посреди приемного зала и взирал на двух пленников, доставленных из подземной темницы. Рядом с Владимиром застыли два его верных советника, два каменных столпа княжеской власти: справа высился его дядя по имени Добрыня, а слева стоял Сигурд, воевода Владимировой дружины.