Стоявшие рядом солдаты опустились на колени, когда отец Генри поднял освященную гостию. Теперь капитан не спускал глаз с капеллана и наблюдал за ним до окончания обряда, в котором хлеб играл роль тела Христова. Даже окруженный своим скорбящим войском, он не мог не насмехаться над несуразностью происходящего. Размышлял от вынужденного безделья, верит ли худой как щепа священник хоть одному произнесенному им слову. Может, он лишился разума от целомудренной затворнической жизни среди монашек или, наоборот, от снедавшего его вожделения. Среди сестер попадались весьма миловидные, и, как всякий солдат, капитан понимал: чем продолжительнее расставание с прежними возлюбленными, тем менее привередливыми становились мужчины, оценивая женскую привлекательность. Кстати, говоря о…

Как раз в этот момент он поймал взгляд Амиции. До этого он на нее не смотрел, более того, старательно избегал, чтобы не показаться слабым, влюбленным, глупым, высокомерным, тщеславным…

У него был длинный список определений того, каким бы он не хотел казаться.

Ее пронзительный взгляд словно говорил: «Усмири гордыню. Преклони колени» — настолько явственно, что он испугался, не произнесла ли она этого вслух.

И опустился на колени. Она права — достойное поведение ценится не меньше благочестивых речей. А точно ли то была она? Посмотрела ли на него Амиция?

Рядом шевельнулся Майкл, отважившийся взглянуть на него. Капитан отметил улыбку оруженосца. Сэр Милус, расположившийся чуть поодаль, прилагал усилия, чтобы согнать с лица ухмылку. «Им важно, чтобы я верил. Ведь мое неверие разрушает их веру, а они нуждаются в утешении».

Служба продолжалась, солнце сходило с небосвода, почти горизонтальные его лучи отбрасывали сквозь витражи яркие разноцветные полоски света на белоснежные льняные саваны погибших.

Dies irae, dies ilia

Solvet saeclum in favilla

Teste David cum Sibylla![35]

Цветные полоски все расширялись, и у солдат перехватывало дыхание — словно ореол славы скользил по мертвым телам.

Tuba, mirum spargens sonum

Per sepulchra regionum,

Coget omnes ante thronum[36].

«Это просто игра света, суеверные глупцы! — хотел крикнуть капитан, хотя и сам ощущал благоговейный трепет, охвативший всех. — Они специально проводят службу в это время, чтобы усилить воздействие благодаря лучам заходящего солнца и витражам, — размышлял Красный Рыцарь. — Однако весьма сложно распланировать всю церемонию, да и солнце частенько светит необязательно под нужным углом».

Но даже священник то и дело запинался, читая молитвы.

Майкл всхлипывал и в этом был не одинок. По щекам Изюминки текли слезы, да и Плохиш Том выглядел крайне растроганным. Сквозь слезы он снова и снова повторял: «Deo gratias»[37]. Его грубый голос служил фоном голосу Изюминки.

Когда заупокойная служба закончилась, рыцари забрали тела из капеллы и на носилках, сооруженных из копий, спустили с холма, чтобы похоронить в освященной земле недалеко от придорожного креста рядом с мостом.

Подошел сэр Милус и опустил руку на плечо капитана — редкое проявление дружбы. Глаза были красные от слез.

— Понимаю, чего тебе это стоило, — произнес он. — Спасибо.

Йоханнес хмыкнул, кивнул, вытер лицо тыльной стороной рукава тяжелой куртки, сплюнул и заглянул ему в глаза.

— Спасибо, — сказал он.

Капитан лишь покачал головой.

— Все равно приходится хоронить. Служба их не оживила.

Процессия покинула капеллу через парадные двери, во главе шествовал священник, но в центре внимания была настоятельница, одетая в строгий, но дорогой черный хабит, с распятием из черного оникса, поблескивавшим белым золотом. Она кивнула, и капитан ответил вежливым поклоном. Безукоризненность черного хабита с надетым поверх восьмиконечным крестом словно подчеркивала простоту темно–коричневой рясы церковнослужителя, скрывавшей его тщедушное тело. Когда тот проходил мимо, Красный Рыцарь ощутил стойкий запах пота. Священник оказался не особо чистоплотным, и несло от него отвратительно по сравнению с благоуханием монахинь.

Сестры чинно следовали за настоятельницей. На службе присутствовали почти все обитательницы монастыря, числом более шестидесяти, облаченные в серые хабиты с восьмиконечными крестами своего ордена. За ними шли послушницы — еще шестьдесят женщин в светло–сером. Одежда некоторых мало чем отличалась от платьев мирянок, пригнанных по фигуре, у других — наоборот.

Несмотря на серые одеяния и сгущавшиеся сумерки, капитан без труда различил среди прочих Амицию. А когда отвернулся, то заметил, как лучник по прозвищу Подлый Сим кому–то помахал рукой и тихо свистнул.

И вдруг Красный Рыцарь словно очнулся: все вернулось на круги своя. Он улыбнулся и обратился к Йоханнесу:

— Накажи вон того, десять ударов плетью за неповиновение.

— Есть, милорд.

В тот же миг маршал ухватил солдата за воротник. Подлый Сим, девятнадцати лет от роду, не обзаведшийся подружкой, даже не дернулся. Знал, что попался за дело.

— Я что хотел… — заканючил он.

Но, увидев лицо Красного Рыцаря, покорно промямлил:

— Есть, капитан.

Взгляд командира уже сосредоточился на Амиции, а мысли витали в заоблачной выси.

Ночью все отдыхали. Солдаты — после неумеренных возлияний.

Пока Эмис Хоб давал храпака, Дауд Красный оперял новые стрелы и сетовал на «нездоровье», что в переводе означало «похмелье», причем настолько тяжелое, что ставило под угрозу боеспособность солдата. В большинстве случаев за подобное наказывали, но в день после похорон семерых товарищей выпала поблажка.

В лагере имелось собственное передвижное питейное заведение, принадлежавшее главному купцу–маркитанту, выплачивавшему кругленькую сумму за разрешение следовать со своими повозками вместе с войском и получавшему причитавшуюся ему прибыль, когда солдаты разживались деньгами. Сам же он закупал вино и эль в погребах крепости и городке у подножия Лиссен Карак — четыре улицы, названные Нижним городом из–за окружавших их невысоких стен, за которыми расположились аккуратные каменные дома с витринами магазинов. Здесь тоже гостеприимно принимали военных, таверна, известная в округе как «Солнце в зените», обслуживала посетителей не только в огромном общем зале, но и на улице. Причем торговля шла чрезвычайно бойко: за несколько часов продавались годовые запасы эля. Ремесленники, стараясь оградить детей от пагубного влияния, держали их взаперти.