к еще большим страданиям, это попытка сбежать от себя… Но мы живем в обществе, которое всегда выбирает самые быстрые методы релаксации, немедленное удовлетворение или возможность отвлечься».

Что такое психологическая травма? Несмотря на распространенное мнение, что травма – это некое травмирующее событие, зачастую это не столько само событие, сколько невозможность с поддержкой прожить чувства, с этим событием связанные.

Непрожитые страх, гнев, боль словно капсулируются в душе и, как любая невидимая, неназванная рана, беззвучно воют и плачут внутри человека.

У зависимого, точно так же, как и у созависимого, есть где-то внутри тайный (часто и самому себе неизвестный) подвал с непрожитыми когда-то чувствами. Зависимый анестезирует эти малопонятные тяжесть, напряжение и тоску веществом. Созависимый – уходит от своего внутреннего, неосознанно выбирая отношения с проблемным партнером.

Психика человека устроена так, что с определенного возраста мы можем помочь себе исключительно самостоятельно. Невозможно ожидать, что рану сможет вылечить кто-то другой, коль скоро я сам не хочу к ней прикасаться. А это опять возвращает к идее взросления и взятия ответственности как за свои поступки, так и за исцеление душевных ран. Не убегание от себя в вещество, не отвращение к себе слабому, а поворот к себе лицом с принятием и милосердием.

Сам этот внутренний разворот – дело непростое, и по сути намерение заниматься собственной трезвостью – первый значимый шаг в собственную сторону. Но и в этом шаге, и во всех последующих алкоголику очень нужны другие люди. Не родственники и не дети, в которых он зачастую ищет спасителей или считает виновниками, а другие, эмоционально более безопасные люди, знакомые с проблемой не понаслышке.

Нам всем бывает больно. Иногда невероятно больно, настолько, что мы готовы вернуться туда, где нам плохо, но привычно, анестезировать сознание веществами, наносить себе самоповреждения или даже завершить невыносимость состояния, покончив с собой, только бы не чувствовать разрывающее душу переживание. Но все это часть человеческой жизни. Боль каждого индивидуальна, но не уникальна. А главное – конечна, если научиться проживать ее с поддержкой, или бесконечна, если от нее бежать.

Глава 24. Гора

Довольно непросто взрослому человеку жить несколько недель в строго ограниченном пространстве, с ежедневным четким расписанием, без возможности личного уединения. Ты не один на занятиях, не один в курилке, не один в столовой и во время сна. Даже при приеме душа ты должен сделать все максимально быстро, потому что за дверью очередь и всем должно хватить воды и времени до отбоя.

Именно поэтому, когда по средам на реабилитацию приезжала инструктор по скандинавской ходьбе Юля и они, напялив дорожные жилеты и быстренько разобрав палки, на целый час организованно выходили за калитку, это был настоящий праздник. Как если в детском летнем лагере, где тебе знакомы все качели и непонятно, отдыхающий ты или, скорее, узник, неожиданно объявляли, что вся группа идет в поход в лес.

Юля была независимой. Каждую неделю она откладывала свои мирские дела, чтобы, потратив пару часов на дорогу, оказаться среди алкоголиков в абстиненции и бесплатно посвятить им часть своего времени. Что ей руководило? Для чего она безвозмездно отдавала свои силы незнакомым людям – Тане было непонятно.

В ранних зимних сумерках они шли парами, друг за другом по главной дороге деревни в сторону возвышенности за ее пределами. Лаяли первыми замечающие странное шествие собаки, в окнах горел свет, и сразу фантазировалось, какая жизнь происходит за ними, деревья, освещенные придорожными фонарями, отбрасывали замысловатые тени, пахло растапливаемыми к вечеру печами… Она шла и думала о том, как давно не замечала таких простых вещей, о том, что в своем беге вперед (или от себя?) категорически забыла, что вот это вот все и есть жизнь, что, наверное, вообще не помнит, когда в последний раз она просто вдыхала запах, замечала танец снежинок в свете фонаря, слышала хруст снега под ногами…

Примерно месяц назад она сидела в гостиной, когда с морозной улицы вбежали дети, не закрыв за собой входную дверь. Она присела на корточки, чтобы помочь раздеться младшему, когда почувствовала, как холодный уличный воздух дует ей в поясницу. Тогда она в первый раз удивилась… Не тому, что с улицы дуло, а тому, что она не могла вспомнить, когда в последний раз чувствовала, что дует, что неудобно сидеть, что неприятно пахнет или что в теле много усталости. И вот сейчас, идя по заснеженной дороге вверх, на холм за деревней, она с ужасом осознавала, что давно перестала чувствовать свое тело. Оно нередко сообщало о себе сильной головной болью, иногда, одурманенное алкоголем, предательски подкашивало ноги, порой у него тряслись руки или его выворачивало в приступе рвоты, но это были единственные моменты, когда она свое тело замечала. Все остальное время тела как будто и не существовало. И получается, что вместе с телом не существовало и того, что дует, пахнет, светит, прикасается, давит, греет или колет… Жизни вокруг не существовало.

Тем временем группа поднялась на вершину холма. Здесь Юля всегда давала им время постоять в тишине и посмотреть вдаль. На черное зимнее небо с редкими звездами и непривычно яркой луной, на заснеженные поля, быстро растворяющиеся в темноте и оставляющие глаз без возможности увидеть линию горизонта, на светящиеся окна едва различимых домов деревни у подножия. Три десятка запутавшихся, отчаявшихся, проклинаемых свои ми близкими алкоголиков в дорожных жилетах и с палками в руках стояли в темноте на заснеженном холме, между небом и землей, и каждый в этой недолгой тишине думал о своем.

«Как же ты, подруга, оказалась здесь? В этом странном месте, в такой странной компании?» – с надменной и критической интонацией прозвучал в голове вопрос. А вся остальная она неожиданно ответила: «Это хорошее место, и это моя компания, мое племя. Я не та, за кого ты меня принимаешь. Я хочу стоять среди таких же, как я, и иметь возможность смотреть с холма на звезды. Мне так хорошо. Мне так спокойно на сердце. Я хочу такую жизнь. Не в гонке за деньгами и „хорошестью”, не в выворачивании себя наизнанку, чтобы всё успеть. Я хочу такую жизнь, чтобы иметь возможность жить. Я хочу обычную жизнь, без надрыва и драмы, и обычную себя. Та, первая, меня убивает…»

Как-то по-особенному задышалось. Как-то гуще и объемнее стал пейзаж перед глазами. Захотелось остаться в этой минуте, где она неожиданно нашла хрупкое место согласия с собой и миром, навсегда… Обычную. Обычную. Обычную.