дружно, часто требовалась крыша над головой, стало понятно – нужны новые явки. И Котовский их создал.

Одна из явок была организована в публичном доме, она ни разу не попала под подозрение, да потом попутно можно было полакомиться и побочным продуктом, которым славился этот дом. Кое-кто из руководителей пятерок этот продукт попробовал и оценил по достоинству. Оценка была высокой. Правда, сам Котовский в этой «публичной библиотеке», или еще заведение – как он называл «пуп-дом», – не был ни разу, времени все не было, но потом все-таки побывал. Невольно. По стечению обстоятельств.

Заправлял публичным домом Мейер Зайдер – говорливый одессит, похожий на пьяного мула – лицо у него очень быстро обгорало на солнце, кожа на щеках и лбу делалась красной, а нос синим, что наводило всякого, кто видел его, на определенные мысли.

Зайдер преуспевал и при белых, и при красных, и при зеленых, и при гайдамаках, и при оккупантах, и при пятнистых, – при всех, словом. Кличка у него была Майорчик.

Телосложения он был тщедушного, – собственно, это не телосложение было, а теловычитание; голову его украшали большие оттопыренные уши, похожие на два древесных гриба, лицо, как у старика, было испещрено неровными морщинами.

Успехи Зандера на почве проституции и поставки выдающимся личностям девиц броской южной внешности были неплохие, можно сказать, даже очень неплохие, – недавно Майорчик сумел даже купить себе особняк с видом на море.

Это была дорогая покупка.

Жена Зайдера, проститутка Роза, стала чувствовать себя настоящей барыней, и это ей удавалось. Особенно она начала задирать нос, когда получила от мужа в подарок дорогое бриллиантовое колье.

Впервые имя Котовского Зайдер услышал давно, когда революцией в России еще даже не пахло, завидовал ему – слишком смел и удачлив был налетчик Котовский, куши, надо полагать, брал немалые. Зайдер только облизывался да хрюкал в кулак: «Мне бы такие!»

Но Богу Богово, кесарю кесарево, Зайдеру Зайдерово. Обожженная солнцем красная физиономия его делалась бледной от зависти, а на коже изрисовывались лиловые пятна, похожие на шрамы.

В восемнадцатом году, в один из теплых весенних дней в публичный дом (пуп-дом) вбежал крупный плечистый военный с капитанскими погонами на кителе.

На боку у него в желтой кожаной кобуре висел тяжелый американский кольт.

Посетителя встретил сам Зайдер.

– За мной гонятся. Где можно скрыться?

Зайдер молча указал пальцем наверх.

– Понял, на чердаке, – сказал капитан, рванулся было наверх, но в то же мгновение остановился. – О том, что я был здесь, никому ни слова, коллега. Иначе, сами понимаете, – капитан выразительно хлопнул ладонью по кобуре кольта.

Зайдера в тот раз очень подкупило слово «коллега». В том, что в мундире капитана к нему заскочил сам Котовский, он не сомневался ни минуты, хотя в лицо Котовского не знал.

Едва капитан скрылся на чердаке, в публичный дом пожаловали три офицера из деникинской контрразведки.

– Господа, у меня очень приличное заведение, – сказал им Зайдер, – не распугайте моих девушек.

– Сюда не заглядывал этот вот господин? – старший из пришедших, лысый штабс-капитан, показал Зайдеру фотоснимок офицера, только что побывавшего здесь?

Фотокарточка была украшена вензелем популярного одесского фотографа, у которого на Дерибасовской располагалось свое ателье.

– Нет, – Зайдер отрицательно покачал головой, – не заглядывал. Но если заглянет, я вам обязательно сообщу.

– Не надо ничего сообщать. Мы сами его встретим, – сказал штабс-капитан и приказал своим спутникам остаться в доме.

Через час на смену двум офицерам пришел новый караул – два молчаливых казака с карабинами.

Котовский оказался блокированным на чердаке.

На чердаке дома, в котором звонко перекликались и посмеивались над своими клиентами девицы, Котовский провел несколько дней, никак не мог уйти – внизу дежурили контрразведчики.

Но потом они ушли – поняли, что никого здесь не дождутся. Котовский тоже ушел. В дверях задержался и, взяв Майорчика за пуговицу, вяло болтающуюся на пиджаке, – вот-вот отвалится, – проговорил проникновенно:

– Я – ваш должник, господин Зайдер. Обязательно отвечу добром на добро.

Роза, жена Зайдера, расположившись на балконе, дышала воздухом или, как она говорила, «принимала воздушный моцион», – впрочем, она не только дышала воздухом, но и засекла момент, когда Котовский покидал публичный дом.

Она так же взяла Зайдера за отрывающеюся от пиджака пуговицу.

– Майорчик, а этот представительный мужчина – кто? – томным голосом пропела она.

Зайдер хотел сказать ей, что не вопросы, глупые и неуместные надо задавать, а пришить к пиджаку несчастную пуговицу, не то ведь оторвется, и тогда на ее место придется ставить какую-нибудь детскую, выточенную из деревяшки… Но Зайдер жену побаивался и сделать ей замечание не осмелился – Роза могла обидеться и уйти от него, а этого Зайдер не хотел.

– Кто этот мужчина? – переспросил он. – Клиент.

– Какой клиент? – продолжила свою песню Роза.

– Солидный, – ответил Зайдер и, словно бы вспомнив о чем-то значительном, сделался важным, как петух, увидевший во дворе незнакомую курицу.

Роза все-таки обиделась на него.

– Не хочешь говорить – не надо, – сказала она, – если понадобится узнать, кто это, я сделаю это без твоей помощи, – тут Роза демонстративно отвернулась от мужа и продолжила «принимать утренний моцион».

Котовский обладал талантом мгновенного перевоплощения, если бы он пошел по артистической стезе, то очень скоро бы достиг больших высот, стал бы знаменитостью.

Впрочем, он и в нынешнем качестве был знаменит, – в Одессе, например, его знал не только каждый житель, но и, извините, каждая собака в городе.

Он умел профессионально гримироваться, этому непростому искусству его обучил один из театральных одесских гримеров. Но это было еще не все: ведь гриму надо подчинить и свое поведение, свою личность, придумать себе биографию, если хотите, и вести себя так, чтобы ни у кого не возникло подозрения…

Именно это Котовский делал блестяще: наряженный в форму жандарма, он обращался к собеседникам так, будто всю жизнь проработал жандармом – знал детали службы; переодетый в священника, он был священником; в те минуты и часы, когда выдавал себя за банкира, он был банкиром, и ни один человек не мог в этом усомниться; проезжая в помещичьей пролетке, он невольно заставлял встречных кланяться – это был очень влиятельный помещик, способный решать судьбы людей и земель, и так далее.

Артистизм сидел у Котовского в крови…

Как-то по поручению областкома Григорий Иванович проводил операцию по добыче денег. А денег подпольщикам нужно было много, – и не только на жизнь насущную, есть у них хлеб на столе или нет, они часто вообще не обращали внимания, а вот когда надо было подкупить полицейского чина, агента контрразведки, либо даже простого дворника, который в нужное время мог подать сигнал, необходимы были не только деникинские кредитки или «катеньки», а и самое дорогое из всех денег, ходивших по Одессе, – золотые рубли.

Впрочем, для подкупа годились разные деньги, «катеньки» тоже имели вес и были в ходу, но их брали