было, сколько себя помнит, да и покойная мать рассказывала о том же. Почему? Ну, этого не знает никто. В деревне поговаривают, правда, что в бурю и ветер собираются в замке не упокоенные души воинов, которые в разные времена погибли, защищая Ла-Рош от вражеских набегов. А собравшись, жалуются друг другу, что не похоронили их когда-то по-христиански. Кого просто в Луару сбросили на корм рыбам, кого наскоро закопали, чуть присыпав землёй, чтобы под ногами не путался… И теперь несчастные призраки, оставшиеся без положенных могил, зависли между небом и землёй…

— За это у нас в округе замок не любят, боятся его, — закончила девушка негромко. — Норовят стороной обойти. И то, если день хороший. А если, не дай бог, буря какая-нибудь или дождь с громом, то и на пушечный выстрел никто не подойдёт.

— Ну, вот и разобрались, — сказал Сергей с улыбкой, испытывая облегчение. — Призраки там или не призраки, это меня не касается. Я, в конце концов, не местный. Рисовать буду только в хорошую погоду, и всё.

Жанна посмотрела пристально.

— Так вы всё-таки решили остаться? — спросила то ли с огорчением, то ли с осуждением.

— Решил, решил. Работать надо.

— Но я же вам говорила…

— Я помню, Жанна, и очень благодарен за вашу заботу. Но вы же слышали, что в соседней деревне погиб человек. Это был мой враг. Он и приехал сюда, чтобы убить меня. Не надо бы вам этого говорить, и знать это вам ни к чему… Но я хочу, чтобы вы не беспокоились, — добавил быстро, видя, что у девушки задрожали губы. — Ума не приложу, кто с ним рассчитался. Но в любом случае опасности больше нет. Забудьте!

Девушка без приглашения села на стул, словно подкосились ноги.

— Как же нет опасности, если она с каждым днём всё ближе, — произнесла жалобно, и в глазах блеснули слёзы. — У меня, правду сказать, дар слабее, чем у матери или бабки. Его, может, почти и нет. Но я же чувствую, чувствую… Ну, как вам это объяснить, чтобы поверили?

— Да верю я, верю, — сказал Сергей, повышая голос. Настойчивость девушки начала его раздражать. — Но, понимаете ли, жить вообще опасно. Допустим, спускаюсь по лестнице, оступился, — глядь, нога сломана. Или вышел за ворота, зазевался, а меня повозка сбила. Может же такое быть? Вот вам и опасность.

Жанна вскочила, как подброшенная пружиной, и отчаянно замотала головой, аж каштановые пряди выбились из-под чепца.

— Это совсем другое. Совсем! — Правой ладонью медленно и легко коснулась волос, плеч и груди художника. (Сергей вдруг почувствовал мимолётный озноб.) Левой рукой при этом водила в воздухе, словно трогала что-то. Неожиданно, тихо вскрикнув, отшатнулась, отступила на шаг и упала на колени.

— Уезжайте, мсье! Ради всего святого уезжайте! Ради вашей жены и сыновей! Не делайте её вдовой, а их сиротами!

Закрыла лицо. Разрыдалась. Поражённый Сергей поднял её с колен и, достав из кармана платок, бережно вытер слёзы.

— Жанна! Откуда вы знаете, что у меня есть жена и сыновья? Я вам про то не говорил, — заметил негромко.

— Это не трудно, мсье… Это-то не трудно. Трудно понять, откуда опасность. Не разберу… Как будто рядом с вами кто-то чужой. Чёрная тень какая-то.

И вот-вот эта тень вас накроет с головой. И тогда — конец.

Сергей вздохнул и, посмотрев на девушку сверху вниз, спросил проникновенно:

— Жанна, дорогая… Что ж вы меня всё хороните? Чем не угодил?

— Напрасно шутите, мсье, — печально сказала девушка. — Не могу я вас убедить, а время истекает. Тень-то всё гуще. Может, ещё день-другой, и поздно будет… — Умоляюще заломила руки. — Ну, на что вам наш замок? Что вы в него так вцепились? Езжайте домой и рисуйте свои замки, российские. Там вы в безопасности, а здесь…

Девушка дрожала, как от озноба. На бледном личике, влажном от невысохших слёз, застыло горестное выражение. И уже не в первый раз, глядя на неё, Сергей ощутил острую жалость. Будь Жанна чуть помоложе (или он чуть постарше), она годилась бы ему в дочери, и, видит бог, не хотел бы он для своей дочери, такой судьбы: жизнь в глухомани и телесное уродство, а значит, неизбежное, до конца дней, прозябание в одиночестве. Добрая, странная, безропотно несущая свою беду… И помочь-то нечем. Сергей уже решил, что, уезжая, подарит девушке деньги — хорошую сумму. Просто так. В благодарность за беспокойство о нём. Возможно, деньги хоть немного скрасят её безрадостную жизнь. Только не начеканили ещё столько монет, чтобы хватило купить счастье…

— Ну, вот что, Жанна, — твёрдо сказал он, делая строгое лицо. — Вы меня почти убедили — насчёт опасности и всего прочего, и, может быть, действительно уезжать надо. Но я же тут вместе с товарищами.

Один из них, кстати, представляет ваше правитель ство. Я должен с ними посоветоваться. Вот так.

Ни с кем советоваться он, конечно, не будет. Надо работать. Ехать за тридевять земель и вернуться с едва начатым альбомом — себя не уважать.

Кажется, Жанна прочитала его мысли. Как-то разом сникла. С тоской посмотрела на Сергея.

— Воля ваша, мсье. Видно, не убедила я вас. А других слов у меня нету…

Вышла медленно, еле передвигая ноги.

Не спалось, хоть тресни.

Ворочаясь с боку на бок, Сергей тщетно призывал сон, а тот всё не шёл, зараза. Вставал, курил в раскрытое окно, снова ложился — всё без толку.

Мысли в голове были тягучие, невесёлые — о Звездилове, о Жанне, о воющем замке. Как-то всё неудачно складывается в этой богом забытой деревушке, и работа не клеится. Может, и в самом деле махнуть рукой и уехать в Париж, а оттуда в Россию? В конце концов, главное — выставка состоялась. Успех налицо, возвращаться не стыдно… Да и Жанна твердит о некой опасности, караулящей в деревне.

Необычная девушка… Что за приступы ясновидения посещают её? И если туманные пассажи насчёт чёрной тени, идущей по пятам, худо-бедно можно объяснить излишней экзальтированностью бедняжки, то как она узнала о жене и сыновьях? Вспомнился покойный Дюваль, умевший читать мысли окружающих, оттого и погибший…

Устав ворочаться, Сергей встал, накинул халат и с подсвечником в руке спустился на первый этаж.

Путь лежал на кухню, где наверняка можно было найти вино. Стакан другой помог бы одолеть бессонницу.

На кухне ждал сюрприз. За столом сидел мсье Лавилье, и стояла перед ним почти уже пустая бутылка вина. В неярком пламени свечи обычно бесцветное лицо его стало иным: черты словно заострились, низкий лоб навис над тёмными провалами