боеприпасов к фронту. Именно поэтому немецкое командование уделяло особое значение срыву работы железнодорожного транспорта и, помимо регулярных бомбежек, идущих по рельсам эшелонов с воздуха, проводило диверсии с целью подрыва путей, мостов и переправ.

В тот холодный февральский день Николай, как обычно, задержался до глубокой ночи у себя в кабинете и, так как на улице завывала вьюга, не пошел домой, а, растопив уже изрядно проржавевшую и закопченную «печку-буржуйку», прикорнул на диванчике у стены. Уснул он мгновенно, однако выспаться ему не удалось, так как в дверь громко постучали. Ермаков тут же вскочил и застегнул верхнюю пуговицу гимнастерки.

– Кто там?

Дверь приоткрылась, и Ермаков увидел заспанное лицо сержанта Голова, дежурившего по райотделу.

– К вам прибыл лейтенант Хромов!

Ермаков помотал головой, чтобы хоть как-то прийти в себя, сел за стол и непонимающе хмыкнул:

– Не знаю я никакого Хромова. Кто такой?

Голов пожал плечами и впустил в кабинет высокого шатена в форме сотрудника НКВД.

– Здравия желаю, товарищ капитан госбезопасности! – вошедший козырнул и жадно посмотрел на раскаленную «буржуйку».

– Если вы замерзли, можете подойти ближе. Возьмите стул и отогрейтесь. У вас, наверное, что-то срочное, раз вы явились посреди ночи в такую погоду. Вы с каким-то донесением?

Лейтенант скинул рукавицы, снял шапку-финку и протянул руку к печке.

– Увы, я не посыльный, товарищ капитан! Я немецкий диверсант!

* * *

Ермаков прервал рассказ и покачал головой.

– Вы представляете мое состояние в тот момент, когда явившийся ко мне неизвестный заявил такое?

– Наверное, сначала схватились за пистолет, а потом наорали на своего дежурного, что он пропустил к вам постороннего, – улыбнулся Веня.

– Нет, я не сделал ни того, ни другого, потому что мой дежурный сержант Голов меня опередил, – теперь и Ермаков улыбался. – Когда он услышал признание вошедшего ко мне в кабинет лейтенанта, он, ни на секунду не задумываясь, бахнул незнакомца кулаком по темени, и тот рухнул как подкошенный. Сержант Голов довольно крупный и рослый мужик, так что назвавшийся немецким диверсантом лейтенант НКВД очнулся лишь спустя полчаса, связанный и обезоруженный. Пока мнимый лейтенант был без сознания, мы с Головым обыскали его и нашли карточки с шифрами для радиограмм и позывными. Тут же я лично осмотрел предъявленные Голову незнакомцем документы на имя Хромова Аркадия Митрофановича, лейтенанта Вологодского УНКВД. Документы были безупречны, поэтому особо сильно ругать своего сержанта за то, что он пропустил в здание НКВД диверсанта, я не стал. Когда наш задержанный пришел в себя, мы вместе с Головым допросили его.

– И что же он вам сообщил?

– Когда задержанный пришел в себя, он сказал, что нужно спешить. Он говорил быстро и то и дело касался руками виска. То, что голова у него раскалывается, мы понимали, но почему он так спешил, узнали чуть позднее. Задержанный сообщил, что он никакой не Хромов, а Аркадий Михайлович Зацепин. Он тут же скороговоркой поведал нам о себе.

Родился в Родне, в тридцать пятом уехал в Смоленск, поступил в железнодорожное училище, окончив его, какое-то время проработал дорожным мастером Первого локомотивного депо. С молодых лет увлекался футболом и посещал радиокружок. В сорок первом ушел добровольцем на фронт. Так как являлся радиолюбителем, естественно, был направлен в войска связи. Воевал на Юго-Западном, в сентябре сорок первого под Ленинградом попал в плен, после чего в составе группы советских военнопленных был направлен в немецкий город Дюрен в качестве кандидата в полк «Бранденбург‐800».

– То есть Зацепин добровольно решил служить немцам? – уточнил Веня.

Ермаков встал, подошел к шифоньеру и достал из него пачку американских сигарет «Кэмэл». Вынув сигарету, он помял ее пальцами, понюхал и убрал обратно. После этого полковник сел на свой стул и посмотрел Вене прямо в глаза.

– В тот момент, когда Аркадий сделал свое признание, моим первым побуждением было вывести его во двор и тут же шлепнуть по законам военного времени, но все оказалось не так-то просто. Когда Зацепин угодил в плен, у него, по его словам, было два пути. Первый – это пуля, второй – служба врагу. Однако Аркадий выбрал третий. Он сразу решил, что умереть он успеет всегда, но можно побороться за жизнь, не предавая Родины. Он догадывался, чем ему грозит поступление в разведшколу Абвера, и уже тогда решил хоть как-то послужить своей стране.

– И вы ему поверили? – Веня и не думал скрывать скепсиса.

– Не сразу. Говорю же, что первым моим желанием было расстрелять предателя, но то, что он сделал потом, заставило меня пересмотреть свое решение…

– И что же он такого сделал?

Ермаков нахмурил брови, было видно, что ему не так уж и просто восстанавливать в памяти и озвучивать события тех лет.

– Как я уже сказал, он рассказал не только о себе, но и о разведшколе в Дюрене; про то, как их потом направили в Каунас, затем посадили в самолет. Они высадились в составе диверсионной группы в районе поселка Шексна. У них было особое задание…

ж/д станция Северной железной дороги Череповец-узловая, январь 1941 года…

На то, чтобы поднять по тревоге дежурный взвод, у Николая ушло почти полчаса. Связь то и дело прерывалась, очевидно, из-за погоды. Оставив сержанта Голова у телефона, приказав ему поднимать по тревоге соседнюю часть, Ермаков взял из оружейки[6] ППШ, вышел на улицу и закурил.

Когда машина с бойцами подкатила к управлению и старший – молоденький лейтенант со смешными подкрученными усиками по фамилии Сидоркин – доложил о прибытии, Ермаков приказал посадить Зацепина в кузов и не спускать с него глаз. Сам же капитан тут же занял место в кабине и приказал двигаться. Снег все валил и валил, вьюга завывала, и «дворники», которые его водитель ни разу не выключил в течение всего пути, все равно не успевали разгребать падающие на лобовое стекло белые хлопья снега. Дважды они останавливались, и Ермаков вместе с бойцами дежурного взвода войск НКВД лично толкал застрявший в сугробе