Ева стала было отвечать что-то по поводу того, как с этим справиться, не позволяя озлобить себя, но громкий низкий возмущенный голос Паркера очень испугал ее.

— Против тебя было совершено преступление. Это сделал взрослый мужчина, он нарушил закон, скорее всего, ранил тебя как физически, так и морально. Ничто не смоет этот факт.

От крайнего раздражения и возмущения Паркер шипел и, говоря, брызгал слюной.

— Никакого прощения! Он должен понести наказание!

— Ему могли дать десятку. Но посадили только на пять лет. Он отсидит максимум два года.

— Ты говоришь, что знала его?

— Я знаю, кто он, — ответила Ева. — Я знала его чертово имя. Он не думал, что я заявлю на него.

— Но чем это поможет? Приговор слишком патетичен. Он сидит сейчас в комнате отдыха и смотрит телевизор.

— Ну а как его, по-твоему, надо наказать?

Паркер дрожал, и, несмотря на то, что он знал, что напугал Еву, он уже ничего не мог с собой поделать. Он был разгорячен, настойчив, взбешен, и ему было так жаль ее, потому что он думал, что она совсем не знала этого парня, потому что ее просто обманули. Но Паркер знал этого человека слишком хорошо. И мог рассказать ей о нем.

— Его тоже нужно было изнасиловать, — выпалил он.

— О, Господи! — вскрикнула Ева в ужасе. Ведь горящие гневом глаза Паркера смотрели прямо в ее глаза!

— Много, много раз! — настаивал он. — Заставить его раскаяться сполна.

— Он уже раскаивается, — протестовала Ева. — После консультаций с психотерапевтом я записалась в секцию боевых искусств. Мне понравилось корейское: кенпо. У меня был инструктор — кореец. Это искусство поистине восточное. Ты, наверно, заметил, как часто я наклоняюсь и отступаю.

Паркер чувствовал в ее словах нотки протеста, и он немного успокоился, потому что знал, что она сильная.

— Здесь таится страшная сила, — сказала она, плавно поводя своей красивой рукой по его ноге. — Эта рука может убить одним махом.

Ева нежно прикоснулась к нему и вернула его в свои объятья, и обнимала его, будто утешая. Она знала, что ее слова взволновали его и, хотя она была, скорее всего, рада тому, что он так переживает за нее, в свою очередь, очень обеспокоилась его словам. «Его тоже нужно было изнасиловать» заставило ее содрогнуться. Она жалела, что рассказала ему все это.

Так они сидели, дыша в унисон какое-то время. Ева просто обнимала его, но скорее как мать, чем как женщина.

— Мне скоро уходить, — сказал вдруг Паркер.

— Почему ты думаешь, что я этого хочу?

Она снова пригубила водки, а затем вытерла губы тыльной стороной ладони и подсела к нему ближе. И вот ее рука уже медленно скользит по его ноге, она нежно трогает его кончиками пальцев.

— Я не могу отпустить тебя так.

Она о чем? Она слегка массировала тело Паркера, словно изучая его. Но Ева не нашла бы того, что искала. И он предостерегающе остановил ее руку. Он весь вспотел под своими черными трусиками «Дикие Ночи».

— Похоже, я пьян, — сказал Паркер.

— Тогда ты весь в моей власти, — промурлыкала Ева. Это были просто слова. Просто слова, похожие на те, что она слышала когда-то.

Он был счастлив, когда она целовала его шею. Как-то по-особенному, прижав нос к его затылку. Это было так же мило, как ее объятия за несколько минут до этого. Это был поцелуй матери, нежный и ласковый, просто прикосновение ее губ без всякой задней мысли — ни вопроса, ни требования. Он был уверен в этом, потому что уже познал столько поцелуев «с голодухи».

— Только не укуси меня! — сказал Паркер, дразнясь, от чего ему самому стало не по себе.

Ева отпрянула от него. Она пристально посмотрела в его глаза:

— Я бы никогда этого не сделала.

— Да я просто пошутил!

— Да… Ну и шуточки у тебя! Ты хоть знаешь, что укус человека — одна из самых серьезных и трудно заживающих ран?! При малейшем подозрении на то, что человек продрал зубами твою кожу, необходимо не менее пятидесяти уколов и долгое наблюдение!

— Ты-то откуда знаешь?

Ева очень смутилась, что вызвало у Паркера немалое любопытство! Откуда она знает?

— Ну… Я просто знаю. Это должен знать каждый. Если ты этого не знал — мне очень жаль, я думала, что ты такой умный…

Паркер положил руку ей на плечо, и она снова расслабилась и придвинулась к нему.

— Один мой знакомый из тренажерки однажды отвел меня в сторону и поднял футболку. «Как тебе это?» — сказал он. Он был весь искусан — на груди, на спине, на шее. Потом он приспустил свои спортивные штаны. У него были укусы даже на ноге! «Ты похож на игрушку для собаки!» — сказала я ему.

Ева в ужасе качала головой. «Как в тот момент, о котором она рассказывает», — подумал Паркер.

— Наверно, это ему нравилось, — предположил он.

— «Я еще легко отделался, — сказал он мне! — Ева не слушала Паркера. — Он подцепил какую-то девку в заведении под названием «Эдди Рокетс». Он привел ее к себе домой, и как-то так получилось, что она его искусала. Все тело. «Наверно, я нашел ее самую эрогенную зону», — пошутил тот парень.

Ева снова обняла Паркера, положила голову ему на плечо, стала снова мягкой и нежной.

— На следующий день его отвезли в больницу. Его бросало то в жар, то в холод, его постоянно тошнило — врачи так и не смогли поставить диагноз. Он еле дышал. Он стал такой бледный! Он даже есть не мог! Так продолжалось примерно неделю. Он долго сидел на антибиотиках. Вернулся в тренажерку совсем недавно. Хотя, чисто теоретически, я, конечно, могла бы укусить тебя.

Но в том усилии, с которым она его обнимала, был своего рода вопрос.

— Я не в форме… — сказал Паркер.

— Тогда просто обними меня. Прижмись ко мне, — попросила Ева.

Он так и сделал и почувствовал, что ее тело словно приросло к нему. Она дрожала, когда вздыхала. Как будто она очень замерзла, а потом прижалась к нему, дрожа всем телом. Эти спазмы были как безмолвная мольба. Просто согреть ее.

Но ее материнские поглаживания заморозили его. Он чувствовал себя как камень, к которому она прислонилась: она — свободная, живая. Она просто обнимает его. Паркер не мог заставить себя ответить той же нежностью. У Евы жизнь била ключом, а вот он был холоден. Он чувствовал себя опустошенным. Для него все было кончено, и ему хотелось плакать, оплакать то, что его живость ушла навсегда. У него не было ни физического желания, ни желания жить, ни надежд. Только сожаление о том, каков он, и раскаяние в содеянном. Он сидел неподвижно и тихо, и теплое тело Евы, сильно прижимавшееся к нему, оставляло его член более чем равнодушным. Ее тело — это вопрос, на который у него нет ответа.

Он хотел снова предупредить ее, но тут же понял, что любое предупреждение сейчас только еще больше испугает ее: ведь однажды она уже пережила насилие.