Он вышел из детской, но легче ему от этого не стало. Он сбежал по лестнице. Подошел к входной двери и вышел из дома, даже не оглянувшись.

Паркер вышел в липкую темноту ночи: он был опустошен. У него нет никаких надежд. Силы он черпал только из своего бессмысленного раскаяния. Нет никого хуже него, поэтому ему нечего бояться.

После того, как он закрыл входную дверь дома и шел — просто по дороге, все дальше и дальше, — он оказался наедине со своим раскаянием. Но вместо того, чтобы страдать от него — а он заслуживал именно этого, — он просто становился бесчувственным, изничтожался под его весом. Он чувствовал, будто его тело трещит по швам и рассыпается.

Сожаление и безнадежность разрывали его пополам. Он уже не мог вспомнить, кем был до этого. Это было облегчением, но мешало ему, когда он это осознавал. Ведь в этом случае получается, что он пришел в этот мир из ниоткуда, обнаружил, что этот мир ужасно грустен, и сделал этот мир еще ужаснее и грустнее. Паркер огляделся вокруг: он превратил этот мир в ад. Он когда-то проживал сразу две полные жизни, а сейчас в нем как бы два фрагмента, ненасытные и разрушительные, при чем один пожирает другой. Он был рад, что еще не начало светать.

Паркер стонал и всхлипывал некоторое время, а затем снова сел в поезд и поехал обратно в Чикаго. Вагон пропах сигаретным дымом, и в это позднее время кроме него в вагоне был только еще один человек — чернокожий в кепке и с рюкзаком. За все время поездки Паркер один раз пересел. Он сел по диагонали напротив этого человека, уставился на него, стал его раздражать, дожидаясь, что тот сорвется на нем.

Но тот только присвистнул, грязно выругался, встал и ушел в другой конец вагона. Паркер почувствовал себя никчемным и сумасшедшим. Он знал, что может навлечь на себя зло, но этот человек слишком мягок, он не способен причинить ему это зло. Он доехал до станции Юнион. Она была просторной и очень светлой.

Паркер сел на деревянную скамью, похожую на скамьи в церкви. Он был как-то необычайно бдителен: уставился на рекламные щиты у кассы, изучая их, хотя и не знал, что именно хочет в них найти. Он рассматривал каждую рекламу весьма критично. Он ненавидел нарочитое счастье, которое они отображали. Вот счастливая пара в купальниках на серфах на гребне пенистой волны — реклама сигарет. Присмотревшись, Паркер увидел, что мужчина держит сигарету в зубах, а женщина — в руке. На другой рекламе были показаны участники экспедиции, продирающиеся сквозь джунгли с неизменным «Кэмэлом» в зубах. На третьей — какие-то бешеные дети, пьющие колу. Четвертая утверждала, что алкоголизм — это болезнь. Пятая — что умные люди читают только газету «Тайм». Шестая призывала длинноногих красавиц в юбках с разрезом по самое не могу носить трусики «Поли»: это заряжает особой энергией. И эти красавицы такие же стройные и здоровые, как губастенькая девушка на соседней рекламе, элегантно закуривающая «Вирджиния Слим». Паркер сбежал с этой станции в ночь: не из-за жестокого манипулирования людьми — основной цели этой рекламы, а от ее давящего количества и обманчивой невинности.

Даже самые темные закоулки не пугали его. Он выбирал самые мрачные и тенистые пути, шел под строительными лесами, по узким аллеям, заходил во все тупики. И везде он проходил как можно ближе мимо редких прохожих, словно бросая им вызов. Он ждал, чтобы один из них набросился на него, забил до смерти. Он даже и сопротивляться бы не стал. Особенно его грело осознание того, что у него с собой есть только несколько долларов и полицейское удостоверение Евы.

Безразличие неожиданно придало ему сил: он ничего не боялся, не чувствовал себя усталым, хотя не спал уже очень много часов. Но никто не подходил к нему. Он знал: он — ничто, и его боятся.

Паркер не мог заставить себя страдать. Он чувствовал только зловещее любопытство и, когда увидел стаю сонных голубей под мостом Эл на краю Лоуп, со злостью разогнал их. Они резко взлетели, оставив на асфальте белые пятна помета, и начали летать над его головой, продолжая «артобстрел». Несколько «снарядов» попало прямо на голову Паркера: отличное выражение того, как он себя ощущает.

Он вернулся на станцию Юнион сразу после того, как рассвело. Он сделал звонок, о котором думал всю ночь.

— Мне надо поговорить с тобой, — отчеканил Паркер. — Я сейчас приеду.

Ева ждала его внизу, за входной дверью с двенадцатью звонками. Увидев его, она выскочила ему навстречу из темноты. Она быстро прошла мимо молочных бутылок, по облупленным ступенькам, на тротуар.

Ее темные очки в военном стиле скрывали глаза. Паркер подумал, что она, скорее всего, тоже не спала всю ночь. На ней был легкий жакет, футболка под ним, узкие голубые джинсы, протертые под коленками, и привычные спортивные кроссовки. Так она одевалась всегда. Почему он не догадался, что она — коп и что это была лишь ее гражданская униформа?

Она ничего не говорила, просто шла ему навстречу.

Вокруг было раннее утро Чикаго: старые кирпичные здания казались маленькими и серыми под огромным голубым куполом неба. Воздух — как разбавленный раскаленный газ. До них долетал шум машин со Стивенсон Экспрессвей в конце улицы, на которой никого не было, кроме мужчины, выгуливавшего маленькую тявкающую собачку. Мусорщики уже уехали, опустошив мусорные баки. Они располагались немного беспорядочно и казались очень хрупкими. Немного просыпавшегося мусора валялось вокруг них: мятая бумага, алюминиевые бутылки, гниющие остатки пищи. Вокруг них бегали голуби, выклевывая что-то, копаясь в мусоре, как крысы. Это были такие же голуби, которых Паркер разогнал под мостом Эл в Лоуп. Они тоже были очень грязными, но еще и какими-то странными, словно старыми, немного смущенными, словно решающими какой-то важный вопрос.

— Давай поднимемся к тебе? — спросил Паркер. Ну не мог же он просить ее отдать его кошелек прямо здесь!

Но Ева даже не остановилась.

— Пошел вон! — отрезала она, даже не повернувшись, продолжая двигаться на север мимо голубей, которых становилось все больше. — Пошел вон из моей жизни!

Паркер догнал ее и сказал, умоляя:

— Ты могла бы сразу сказать мне, что ты — коп.

Он начал ощупывать свой карман, как бы показывая, где лежит бумажник. Она протянула руку и в два счета забрала его: просто ударила Паркера по руке и быстро вытащила бумажник у Паркера из кармана. Она проверила свой жетон, провела большим пальцем по кожаной поверхности бумажника, а потом положила его в свой карман и пошла дальше.

— Ты тоже мог сразу сказать мне кое-что, — ответила Ева. — Почему люди при первом свидании из кожи вон лезут, чтобы предстать лучше, чем они есть на самом деле? Они же совсем не знают друг друга и сразу лгут. Я не обманывала тебя, а вот ты был насквозь лживым с самого начала.

— Мне пришлось — я любил тебя.

— Ты же не знал меня совсем — ты и сейчас врешь! Ты понимаешь?

Она была права, и все ее обвинения были верны.

— Ты была мне нужна — как друг.