— Ну-ка, скажи, кому мы всем этим обязаны? — патетически вопросил Итан, приостанавливаясь у личной библиотечки королевы. — Ни я, ни кто другой никогда не забудет твоего вклада, Джо, в музей… да что там в музей! В культуру!

«Но», — мысленно добавила я. Я достаточно долго жила в Нью-Йорке, чтобы знать его святую заповедь: без денег ты никто.

— Тогда почему я чувствую себя на подступах к гильотине? — осведомилась я с мрачным сарказмом.

Довольно скоро я открыла для себя, что совместно проживать — отнюдь не то же самое, что дружить. Джун, эта ломовая лошадь от благотворительности, вечно спешащая с одного заседания на другое, дома совершенно менялась. Я и раньше знала, что ей присуща некоторая мелочность, но только теперь поняла, что это за кошмар в личной жизни.

Поначалу Джун обращалась со мной как с почетным гостем и старалась предупреждать каждое мое желание. Однако по мере того как шло время, первоначальная любезность начала исчезать. За великолепным фасадом, обращенным к внешнему миру, скрывались неприглядные задворки. Кааны порой бывали по-настоящему скаредны. Джун ничего не стоило выбросить тысячу долларов на тряпки, но в расходах на прислугу она экономила каждый пенс.

Колин, горничная-ирландка, помогавшая мне с багажом, да кухарка — это и был весь штат постоянной прислуги. Для вечеринок, которые здесь были в порядке вещей, Джун нанимала целый батальон приходящей рабочей силы, всегда одной и той же, так что лица примелькались в нашем кругу. Подобно многим, я ни минуты не сомневалась, что на Каанов трудится армия преданных слуг. Ничего подобного — необъятные апартаменты убирала одна лишь Колин. На ней же лежала вся стирка. Таким образом, случись кому-то гостить в этих стенах длительное время, бедняжка ощущала это в первую очередь на себе, так как бремя возрастало на добрую треть.

В первый же день Джун вежливо намекнула, что «прислуге» будет гораздо легче, если я буду завтракать вместе с хозяевами дома, то есть в шесть сорок пять за круглым столом у окна гостиной. Джун потрясла меня тем, что появлялась за завтраком с головы до ног в розовых оборочках, с бигудями и лицом, блестящим от крема, и рассуждала о «тысяче вещей, которые предстоит сделать сегодня». Я недоумевала, как Чарли может выносить ее в этом виде — Джун, такую фанатично скрупулезную насчет того, как она выглядит на людях. Постепенно стало понятно, что он безразличен к таким вещам не только в ранний, но и в любой час дня. Сам Чарли выглядел безупречно даже в тапочках и кашемировом халате, из-под которого виднелась застегнутая на все пуговицы полосатая пижама. Прямой как штык, он восседал за столом в полнейшем безмолвии, просматривая в «Нью-Йорк таймс» колонку некрологов и через равные промежутки времени поднося к губам чашечку кофе. Он называл это «почитывать романчики».

Что касается мелочности Джун, это сводило меня с ума. Она суетилась по таким пустякам, которые просто не пришли бы мне в голову: каждая вещь в доме должна была занимать свое, раз и навсегда отведенное место, ее требовалось протирать и, если нужно, полировать каждый день. Пунктуальность Джун давно уже превратилась в манию, но все равно как будто возрастала час от часу. Я и сама не чужда аккуратности и точности, но впервые столкнулась с тем и другим в таких гипертрофированных размерах. Кончилось тем, что Джун взялась прибираться в моей комнате всякий раз, стоило мне ее покинуть, тем самым окончательно подтвердив тот факт, что мы уже не на равных.

Я не выдержала и однажды утром объявила Каанам, что съезжаю от них. Джун изобразила грусть, сквозь которую, однако, пробивалось откровенное облегчение.

— Разумеется, я не стану тебя удерживать, но куда, скажи на милость, ты пойдешь?

— К Бетти, куда же еще. Пора дать вам с Чарли передышку.

Я уложила свои чемоданы (точнее, великое множество своих чемоданов), оставила Колин чаевых на три сотни долларов (поскольку хозяйка ей, можно сказать, не платила вообще) и отбыла к Уотерменам.

— Не знаю, — сказала Бетти по поводу моего пребывания у Каанов, — как Тебе удалось выдержать так долго. Эти двое — та еще парочка! Как-то раз мы на неделю выезжали семьями в Лайфорд-Кей, так к выходным я готова была хоть в стаю акул, лишь бы подальше от этих!

У четы Уотермен в Нью-Йорке был свой дом в тихом зеленом квартале, сразу за Семьдесят третьей улицей, напротив столь же элегантного здания из светлого песчаника, где находилась галерея Гила. Никаких табличек и указателей на здании не было — Гил принимал клиентов только по рекомендации, посетители с улицы его нисколько не занимали.

Дом Уотерменов был битком набит шедеврами живописи, в том числе кисти Рембрандта. Любой из них можно было купить. Единственное, что для этого требовалось, это сойтись в цене с хозяином дома. Лично я предпочитала всему остальному коллаж Матисса, целиком занимавший одну стену в столовой.

— Никаких комнат для гостей! — заявила Бетти. — Будешь жить рядом с нами, как член семьи.

Это выразилось в том, что она поселила меня на четвертом этаже, через коридор от своей дочери Мисси, двадцатилетней девицы с длинными волосами, лицом и всем прочим очень похожей на афганскую гончую. Настроение у Мисси менялось гораздо чаще, чем погода, но независимо от него она была занята только собой и попросту глуха к окружающему. В три часа ночи она могла включить музыку на полную громкость или кричать в телефон у открытой двери в коридор. После просьбы быть потише, она бурно извинялась, но через минуту все начиналось заново. Занятие, которому она себя посвящала, оставило меня в некотором недоумении. Называлось оно «видеоарт». Лучшим своим творением Мисси считала клип, в котором женщина, сидя на унитазе, читает журнал — в течение часа.

В целом это была приятная девочка, но (что отлично отразилось в вышеупомянутом клипе) ее было слишком много, слишком долго и совсем не по делу.

Жизнь в доме Уотерменов оказалась для меня менее напряженной, чем у Каанов, невзирая на шум, гам, суету и в целом более хаотичный быт. И все же мне было трудно подстраиваться.

Гил, в свои пятьдесят лет еще очень моложавый, был страстным поклонником оперы и слушал ее так же громко, как Мисси поп-музыку. Разделяя его увлечение, я бы все же предпочла, чтобы Аида умирала децибелов на пятьдесят тише. При таком реве мне хотелось прикончить ее самой и побыстрее.

Бетти пробовала силы в керамике, то есть наверху в мансарде ваяла настенные тарелки, в виде подписи оставляя на изнанке у каждой «пошел на…!». Таким образом тот, кому вздумалось бы выяснить имя автора, мог узнать, что она думает о ближнем. Она много пила и постоянно уговаривала меня составить ей компанию. Допустимый для первого стакана час был для нее сильно сдвинут к утру, и вообще говоря, пить она начинала вместе с пробуждением. Это стало еще одним крупным минусом жизни в доме Уотерменов: разговаривать с Бетти «в кондиции» было все равно что играть в теннис со стенкой корта. С ней проще было выпить, чем объяснить, что не хочешь. Так я и поступала.

Отлично понимая, что долго так продолжаться не может, я в конце концов взялась за поиски квартиры. Женщины-риелторы, что водили смотреть жилплощадь, были по большей части такие же, как и я, неудачницы, отведавшие нужды в немолодом уже возрасте. Выходило, что при подходящем складе характера это и есть самое приемлемое в таких случаях занятие. Мой характер к нему, увы, не подходил. Два самых необходимых качества: напористость и бойкость языка — у меня полностью отсутствовали. Я удовольствовалась тем, что по разговорам составила общее впечатление.