Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здесь все прошло просто замечательно. Люди пришли с семьями и друзьями, радость и веселье охватили всю нацию.
— Некоторые беспокоились, что определенные силы могут воспользоваться таким большим стечением народа в наше непростое время и спровоцировать беспорядки и насилие, но ведь для этого не было оснований?
— Абсолютно. Но хорошо, что вы об этом спрашиваете. Всегда находятся люди, которые считают, что все улетит в тартарары, однако этого не происходит. Нам весело, и мы вместе, большего нам не надо. За безопасностью следят спасатели, и делают это профессионально.
— Появилась информация, что кого-то на фестиваль не пропустили, вы как-то можете это прокомментировать?
— Да, это важно для успешно проведенного мероприятия. Не допускать лиц, которые способны его сорвать. У нас сегодня серьезный семейный праздник. Не могли же мы пропустить тех, кому там не место? Мы их отсекаем. Мы их вышвыриваем!
Он поворачивается к толпе и, подняв сжатый кулак, кричит: «Вперед, Исландия!» И тысячи голосов отвечают ему: «Вперед, Исландия!» Затем молодой человек берет гитару и, сделав несколько аккордов, орет: «Когда и поле зеленеет, и прочь бежит зима, и солнце землю греет». И все подхватывают.
— На этом мы заканчиваем нашу трансляцию. Веселого праздника! — прощается Оск, смеясь.
Диктор благодарит ее и переходит к следующей новости.
— Этот парень заматерел, — замечает Хьяльти.
Ульвхильд косится на него.
— Неужели тебя беспокоит Синдри Снайр? Разве вы с ним не в одной команде?
— Нет. Что ты имеешь в виду?
— Все знают, что он работает на Министерство. Если что-то происходит с ведома и благословения Элин Олафсдоттир, он тут как тут со своими фанатами и лозунгами.
— Мы не в одной команде.
Она придвигается к нему, сверлит взглядом.
— У меня дома есть приборчик, называется сахарный термометр. Я пользуюсь им при варке варенья. Опускаешь в варенье, и он показывает точную температуру, и сразу ясно, пора снимать с плиты или нет. Так вот, этот светловолосый верзила и есть сахарный термометр твоей Элин. Она регулярно опускает его в свое варенье, следит за настроениями и, когда люди перестают остро реагировать на брутальность, проводит свои решения. Это называется фашизм, Хьяльти.
— Элин не фашистка. Я бы никогда не стал участвовать ни в чем подобном.
— Надеюсь, что нет. И Элин, вероятно, не фашистка, потому что еще не время. Но как только термометр покажет нужную температуру, она ею станет, помяни мое слово.
— Ты спятила, Ульвхильд. Вот уж не думал, что тебе это грозит.
— Чья бы корова мычала. Приходишь сюда, нагруженный взятками, и учишь нас, как делать новости: ни слова о правительственной оппозиции, о побирающихся детях и стариках, о верзилах, которые разъезжают по стране и забирают у людей все, что хотят. И не дай бог взъерошить хоть перышко на ангельских крылышках твоей Элин, ни единого неприятного слова в ее адрес.
— Я ушел. Мне тебя жаль.
— Иди и больше здесь не показывайся. И картошку свою забери, видеть ее не хочу.
Хьяльти не отвечает. Он выходит в мягкую летнюю ночь, начинает смеркаться. Заводит скутер и мчится, но не домой, а по направлению к центру. Она наверняка еще на работе, она всегда на работе, ему нужно с ней поговорить.
Он приветствует охранников, показывает им пропуск, подносит его к валидатору, набирает код. Затем ввозит скутер через заднюю дверь и запирает его в подвальном чулане, а сам садится в лифт и поднимается на министерский этаж. Там встречает секретаршу — серую мышку в больших очках и с пучком на голове, любезно здоровается; она, как всегда, рада его видеть и впускает в кабинет Элин: подождите здесь, она скоро придет.
Хьяльти садится на кожаный диван «Mies van der Rohe», черный и блестящий, как лакрицы. Элин заменила картину над диваном: кобальтовая абстракция Хафстейна Аустманна уступила место идиллическому пейзажу Асгрима Йонссона с его овальными холмами и яркими красками гор.
Через несколько минут он встает и подходит к кабинету; там все, как обычно, в полном порядке, нож для бумаги лежит на тонкой стопке бумаги, компьютер мирно жужжит, несмотря на черный экран.
На зеленом сукне лежит потрепанная тетрадь, из нее торчат цветные стикеры, на обложке он читает:
Продовольственная безопасность и прирост населения[8]
Немного подумав, Хьяльти повинуется инстинкту, берет отчет и открывает.
Перепись населения 1703 г. — это, несомненно, самый известный и уникальный источник. Она была предпринята с целью изучения ситуации, сложившейся в стране вследствие серьезных экономических трудностей предшествующих десятилетий, когда исландцы умирали от голода, особенно много умерло в период 1694–1702 гг. По оценкам, голод стал тогда причиной смерти 9000 человек, что, вероятно, составило около шестой части общей численности населения.
В 1703 г. в Исландии насчитывалось 50 358 жителей. В 1801 г., согласно переписи, их было 47 240. После массовой смертности в 1783–1785 гг. число исландцев сократилось до 38 363. И на всем протяжении XVIII в. общая численность населения, насколько можно судить, ни разу не превысила показатель 1703 г.
Общая численность населения Исландии
1703–2016
Источник: Статистическое управление Исландии
В первой половине XIX в. в Исландии была широко распространена теория, согласно которой в стране могут одновременно проживать не более 45 000, максимум 50 000 человек. Дальнейший демографический рост в конечном итоге неизбежно приводит к спаду. Совершенно очевидно, что в отношении старого исландского общества с его застойной экономикой эта точка зрения справедлива. Вопрос в том, действительно ли стагнация неизбежна.
На следующих страницах приведены таблицы, содержащие статистику по демографии, производству продуктов питания и климату.
Согласно отчету, численность населения превысила 100 000 жителей в 1926 г., 200 000 — в 1968-м.
Хьяльти пролистывает отчет и останавливается на заключении; прислушивается: снаружи никакого движения.
Всем ясно, что ситуация в Исландии радикально изменилась за один век. Технический прогресс, развитие торговли и международных связей привели к интенсивному росту населения и таким быстрым социальным изменениям, что исландцу девятнадцатого века, каким бы плодотворным и прогрессивным ни было его мышление, современное общество показалось бы незнакомым и непонятным. Однако после того, как параметр «международная торговля и международное сообщение» был удален из государственного бюджета, нам тем не менее приходится ставить себя на его место в вопросе о пределе роста
