— Вот что я тебе скажу. Я переговорю с Тесс, прощупаю почву, посмотрю, как она к этому отнесется. Если ее это не слишком огорчит, то, может, и поедем.

Милли просияла, но Фиона предупреждающе подняла палец:

— Однако разговор с Тимом я бы не откладывала до июля. Если сейчас все плохо, то как знать, что случится до того времени. Я бы на твоем месте что-нибудь предприняла.

«Что-нибудь предприняла? Что, например? Дела в настоящее время обстоят так, что если я выйду на улицу в одинаковых туфлях, то это уже будет означать, будто я многого достигла. Но может, Фиона и права. Может, гораздо лучше что-то сделать, чем сказать. Ситуация такова, что Тим просто скажет, что все в порядке, если я спрошу его.

А может, нанять частного детектива? Тогда если у Тима что-то будет с этой женщиной, то я устрою так, чтобы ее прикончили самым жестоким способом. Вероятно, и Тесс сможет в этом помочь: она, должно быть, уже познакомилась с наемными убийцами, живущими по соседству».

Прежде чем звонить Квентину Тарантино и спрашивать у него совета, она приготовила себе чашку чая, чтобы успокоить расходившиеся нервы.

Более или менее придя в себя, она попыталась понять сквозь царивший в голове туман, в чем ее трудности. В результате все свелось к старой как мир проблеме: она сходит с ума от ревности, потому что Тим встречается со старой подругой.

Взглянув на ситуацию с этой стороны, она пришла к решению настолько простому, что от него захватило дух: нужно отомстить ему и сделать то же самое, чтобы он понял, какую боль ей причиняет его поведение.

Теперь осталось только найти старого друга. Трудновато, потому что до Тима у нее не было бойфренда.

Таким счастливым Тим не чувствовал себя уже несколько месяцев. Он понимал, что это иллюзия. Но реальность неожиданно сделалась ближе по мере приближения пикника с его первой возлюбленной. Это была фантазия, но в его жизни не хватало романтики уже… да с тех пор, как они были вместе с Элисон.

— Поедем со мной! — сказала она ему двадцать лет назад.

— Не могу, — отвечал тогда Тим. — В октябре я получу место в Саутгемптоне.

— Можешь отложить на год, а если захочешь вернуться, то снова получишь его.

— У меня нет денег, — возражал Тим.

— Мы будем путешествовать и работать, — уговаривала Элисон.

У Элисон были убедительные доводы на все его отговорки. Он объяснял, почему не может удаляться от дома, даже тем, что у него начинает болеть горло. Он понимал, что это звучит неубедительно, но ничего не мог с собою поделать.

В конце концов Элисон перестала с ним спорить и просто уставилась на него.

— Дело во мне или в окружающем мире? — спросила она.

— Что?

— Ты боишься меня или мира?

Он не смог ей ответить, потому что не знал как. Это был непредвиденный вопрос, и он не был к нему готов. Он не надеялся, что они с Элисон вместе поступят в университет, будут учиться, поженятся, а остальное уже не имело значения.

В Элисон он нашел то, что не смог развить в самом себе. Она была его уверенностью, воображением, смелостью и определенностью. Будучи закомплексованным подростком без чувства собственного достоинства, он полагал, что в нем нет ни одного из этих качеств. Ему нужно было приобрести их, как джинсы удачного покроя, и в Элисон он нашел то, чего ему не хватало.

Но он никогда не надеялся, что ее честолюбие ограничится тем, чтобы только восполнить недостающие сорок процентов личности неуверенного в себе прыщавого юноши.

А он не мог просто изменить свои планы и отправиться за Элисон по миру, потому что глубоко внутри никогда всерьез не верил, что она может полюбить человека, который лишь на шестьдесят процентов представляет собою личность. Годы спустя Милли сказала ему, что всего у него, возможно, и нет, но есть то, что имеет для нее значение. И в конце концов он понял, что не более ущербен, чем другие, поскольку все в той или иной мере несовершенны.

Это самопознание теперь отличало его от того юноши, которым он был тогда. Оно давало ему возможность снова приблизиться к Элисон, но теперь он был другим человеком, и это заставляло его размышлять, пусть и не всерьез, как сложатся их возобновленные отношения.

Тим внес изменения в свой утренний график, перенеся как можно больше встреч на вторую половину дня, чтобы не занимать обеденное время. Этот приступ активности вызвал оживление у его коллег. Обычно он был олицетворением тихой, неспешной работы, эдаким чудаковатым своим парнем в неформальной среде этой компании, занимавшейся дизайном компьютерных систем. В фирме шутили, что по времени, которое уходит на обед Тима, можно сверять часы. Обеденный перерыв всегда продолжался ровно час, даже если Тим в это время посещал зубного врача.

Однако все, что он делал сегодня, было необычно, точно он пытался доказать, что его эволюция еще не завершилась.

— Не знаю, когда вернусь, — сказал он секретарше, уходя в четверть первого. — Но мой мобильник будет включен.

Все с удивлением смотрели ему вслед.

— Наверное, переговоры, — таково было мнение сотрудников фирмы.

— Уж точно женщина тут не замешана! — рассмеялись все. — На него это не похоже, — таков был единодушный вердикт.

Между тем Тим напряженно работал над собой и пока и сам не знал, каким человеком станет.

Макс стал тем, кем стал. Он волновался, очень волновался. Он никак не собирался развозить незнакомых людей по аэропортам и беседовать с ними об их отпусках. И дело было даже не в машине, хотя он чувствовал себя не на своем месте, сидя за рулем «рено-клио», принадлежавшего Фионе, которой он был очень благодарен. Два ранее незнакомых ему чувства переполняли его тревогой.

Около часа он обсуждал в прокуренной каморке маршруты со своими новыми подельниками (слово «коллеги» прозвучало бы неуместно в этой обстановке).

Максу было не по себе в аккуратно отглаженных джинсах со стрелками и майке по фигуре. Но он всегда так одевался. Хотя никакая одежда не могла скрыть его несколько неуклюжее телосложение, он заботился о том, чтобы всегда выглядеть безупречно. Это было одно из немногих убеждений, которые он разделял с Тесс. Оба считали необходимым придерживаться правил приличия. И хотя его жизнь делала резкий поворот в неизведанное и у него внутри все переворачивалось от дурного предчувствия, ему казалось особенно важным внешне оставаться неизменным.

Он удивился, какие разные люди собрались в конторе. Несмотря на то что некоторые из них вполне соответствовали стереотипу городского водителя такси — непонятный акцент, бегающие глазки, подозрительные пятна на сиденьях их машин, — другие выглядели вроде него. Это были мужчины, согласные на случайную, неплохо оплачиваемую работу в ожидании, когда их доля изменится к лучшему.

Его шефа звали Арчи. Это был человек, которому можно было дать от пятидесяти до семидесяти, с пепельно-желтым лицом, возможно от курения, возможно от алкоголя, но, вполне вероятно, от нелегкой жизни или от возраста. Нельзя было сказать, жизнерадостный он человек или мрачный; вокруг рта и глаз у него было слишком много морщин, чтобы определить, какие чувства стали их причиной.