Вряд ли существует мужское сердце, способное не растопиться под горячим водопадом женских слез. Мое собственное сердце, наконец, заколотилось в учащенном ритме. Стенала и рыдала я — будь здоров! Как выплескивала гадость, которой нечаянно наглоталась. И при этом умудрялась твердить одно и то же.

— Не могу, не могу без тебя…

Вой, слезы градом и снова:

— Без тебя не могу, не могу, не могу…

Секундный вздох, набрала воздуха и опять:

— Не могу, не могу, не могу…

Так истерила-убивалась, что милиционер услышал, постучал в окно. Максим опустил стекло.

— С вашей женой все в порядке? — спросил добрый постовой.

— Да, спасибо! — ответил Макс.

И при этом! При этом поглаживал меня по спине, бормотал что-то ласковое, уткнувшись в мою макушку.

То был момент истинного счастья. Выплакаться на груди любимого мужчины — громадное удовольствие. Согретой теплом его рук, почувствовать себя великой драгоценностью. Драгоценностями не швыряются. Значит, и будущее мое лучезарно. А пока порыдаем всласть, коль все трудности позади.

Рано радовалась. Плакала и радовалась — звучит абсурдно. Но Макс как-то сказал: «Что в женщине не абсурд, то скучная рутина».

Водный запас у меня не кончился, минут на пять еще хватило бы.

Макс не выдержал, захватил меня за плечи, отстранил:

— Успокойся! Ты уже выдала годовую норму осадков.

Зеркало заднего вида мы сбили. И в нем мельком я увидела себя. Физиономия! Дорогая косметика, которой положено сидеть на месте даже при глубоководном погружении, после рыданий и елозанья по Максовой куртке растерлась по лицу жуткими мазками. Черная тушь для ресниц, пудра, румяна, губная помада — все это смешалось на щеках, на подбородке, на лбу, будто я клюкнулась носом в палитру безумного художника. Но грязный вид меня не расстроил. Напротив, чумазая, я выглядела трогательно.

И Максим смотрел на меня… Когда писатели пишут про свет из глаз, они конечно, перебарщивают, поскольку глаза все-таки не лампочки. Что же тогда лилось из добрых, ласковых глаз Максима? Не знаю. Но от того, как он смотрел на меня, становилось невыносимо хорошо. Продолжая всхлипывать, я радостно заурчала, голосовые связки принялись издавать булькающе-счастливые вибрации.

Что последует дальше, было ясно. Сейчас Максим поцелует меня — долго, протяжно, вкусно, чарующе. И это слияние окончательно уничтожит нашу нелепую размолвку. Потом муж нехотя оторвется от моих губ, постарается за шутками скрыть охватившее его волнение, достанет влажные салфетки и будет вытирать мое лицо. Возможна другая последовательность — сначала салфетки, потом поцелуи.

Моим мечтам-прогнозам не суждено было сбыться. Максим пристально и любовно смотрел на меня, но вдруг бровь его дернулась, слегка нахмурился.

Он спросил:

— Меня гложут смутные сомнения, как говаривал Иван Васильевич. Ты убивалась по мне или другой повод имелся?

Что-то выдало меня, подтвердило догадку мужа. Хотя, казалось, кроме безграничной любви к Максиму, у меня других чувств не осталось.

Он склонил голову, посмотрел на часы. И когда поднял глаза, у него было уже совершенно другое лицо. Рабочее, служебное, лицо человека, которому досаждают с глупостями, когда требуется сосредоточиться на серьезных проблемах.

— Через полчаса у меня важное совещание, — сказал Макс. — Я попросил бы тебя…

— Погоди! Ты не понял, ошибся! У меня никого нет! Ничего не было! Ты напридумывал!

Он пожал плечами, как бы недоумевая бурным эмоциям по ничтожным поводам.

— Майка рассказала про твои подозрения. Они нелепы, они…

— Девочки! Вы вольны фантазировать на любую тему. Но! На будущее: Лида, я попросил бы не врать про свои несчастья, не беспокоить моих коллег и не срывать меня с места. Когда тебе очередной раз взбредет в голову на пустом месте устраивать истерику, вспомни сказку про пастушка. Он кричал: «Волки! Волки!», и всем надоело прибегать. Когда явились настоящие волки, они пастушка скушали. Ясно выражаюсь?

— Максим! — простонала я. — Давай все забудем? Давай как прежде?

— У тебя пробелы в памяти. Забыла, что я ушел к другой женщине?

— Ты не мог! — не то воскликнула, не то прошипела я. — Ты дал слово. Ты никогда не нарушаешь данного слова.

Максим пожал плечами: мол, всякое случается.

Усмехнулся:

— И на старуху бывает проруха. Давай поменяемся местами.

Стать на место другого человека: противника, компаньона, начальника — Максим предлагал нередко. Чтобы я поняла мотивы, которые движут человеком.

Поэтому затараторила:

— На твоем месте я проявила бы элементарную жалость и сочувствие к жене, которая в тебе души не чает…

— Поменяемся местами в автомобиле, — перебил Максим. — Я сяду за руль, отвезу тебя.

Он вышел из машины, обошел ее, открыл мою дверцу. Ничего не оставалось, как вываливаться.

— Порядок? — спросил милиционер, когда я проходила мимо.

— Нет, ужасный беспорядок.

— Ага, по вашему лицу видно.

— Домой или в офис? — спросил Максим, заводя мотор.

— Родной мой, послушай…

— Домой или в офис? — зло повторил Максим. — При отсутствии ответа на вопрос я выхожу из машины.

— В офис.

— Приведи себя в порядок. Ты похожа на индейца, дорвавшегося до красок.

— Максимушка…

— И заткнись!

Если Максим просит заткнуться, надо молчать. Это касается не только моего мужа, любого мужчины. Когда мужчина более не может слышать женских стенаний, он их действительно не может слышать. Но наша извечная ошибка — продолжать моросить, доказывать свою правоту или навязывать участие. Много раз наблюдала у Майки. Ее Владостас хворает, а при болезнях, как зверь в логове, предпочитает отлежаться в берлоге, в тишине и спокойствии. Но Майка знай свое: Владик тебе грелку дать? Владик, попей горячего молочка. Владик, я тебя шерстяным пледом укрою. Владик, давай температуру померяем. На каждое ее выступление муж рычит: оставь меня, уйди. Но Майка не унимается: Владик… Владик… Владик… И больному Владику хочется, чтобы она сгинула на веки вечные. И если бы в этот момент кто-нибудь Майку прибил, Владик сказал бы ему спасибо.

Одно дело знать правила, другое — следовать им.

Глядя в маленькое зеркальце, вытирая лицо салфетками, несмотря на требование заткнуться, несколько попыток достучаться до мужа я еще совершила. Чем, понятно, разозлила его еще больше.

Даже последний спасительный прием: разговор о сыне — не принес успеха.

— Разговаривал с ними сегодня дважды, — отрезал Максим. — Все в порядке. Замолкни!