Считаю, что теперь и в этих условиях воевать научились. Вы, наверное, не хуже меня знаете о разгроме крупных отрядов оппозиции и ликвидации их мощных баз в провинциях Кабул, Лагман, Каписа, Парван, Баглан, Пактия, на Парачинарском выступе. В округе Хост вместе с крупным бандформированием разгрохали расположенную в горах близ границы мощнейшую опорную базу, которая считалась неприступной. Ее десять лет строили по всем правилам современного фортификационного искусства. Не спасло и массированное применение новейших зенитных комплексов. Блестяще были проведены операции в Ниджарабском районе и западнее Герата, включая разгром базы-арсенала Какари-Шашари возле границы с Ираном. От моджахедов только пух летел. А бои в самом напряженном районе Афганистана — провинции Кандагар! Здесь войска оппозиции чувствовали себя как дома, в полнейшей безопасности. Операция длилась несколько месяцев. Сильный противник, местность сложнейшая, главным образом для наступательной стороны, температура в тени пятьдесят градусов. Серьезные были бои. И ничего, очистили и город, и прилегающие к нему уезды так надежно, что тут с тех пор большие формирования оппозиции не появлялись. С нашей стороны были введены в дело не только полки, но и дивизии. Что там ни говори, а воевать мы все-таки научились. Правда, наука обошлась не дешево.

— Мы мало знаем об этом, — сказал Иван Никандрович. — У нас несколько иное направление работы. А вот откуда тебе все это известно? Сам говоришь, что не стратег. А рассказываешь так, словно через тебя проходили сводки Генштаба.

— Сводки через меня не проходили, — улыбнулся Игорь. — А я, когда бываю в Кабуле в штабе армии, прохожу через разведетдел. У меня там приятели.

— Что можно сказать об афганских правительственных войсках? — внимательно следя за дорогой, спросил Сергей.

— Да что о них скажешь, — вздохнул Кондратюк. — Воюют. Иногда ничего, чаще плохо. Сколько бывало: наши очищают от оппозиционных бандформирований провинцию, город или кишлак и, уходя, оставляют их на попечение правительственных войск. И стоит только нашим уйти, как моджахеды тут же выбивают «зеленых». Приходится все начинать сначала. Например, Панджшер освобождали раз восемь, а то и больше. И каждый раз одно и тоже. Наши части возвращаются в места постоянной дислокации — душманы Масуда тут же очищают долину от правительственных войск. Вот такие дела.

— А в чем дело? — поинтересовался Сергей. — С той стороны афганцы и с этой афганцы. У этих, к тому же, и вооружение лучше и боевая техника. Учите плохо, что ли? Хуже, чем тех обучают иностранные инструктора?

— Да нет, учим, конечно, не хуже. Наши, если можно так сказать, афганцы умеют воевать не хуже тех, только меньше стараются… А что касается обучения, то тут такое дело. Ты его обучил, а он с этими знаниями, прихватив полученное от тебя оружие, перебегает к моджахедам.

— Опять же — почему? Слишком давите?

— Так сразу и не ответишь, почему. Причин предательства и дезертирства из афганских правительственных войск множество: религиозные, этнические, семейные, личные обиды и так далее. Но одна из самых существенных причин в том, что солдат царандоя получает денежного содержания раз в пять меньше, чем моджахед. Солдаты торгуют личным оружием и не только личным, и не только оружием. Тащат, воруют, спекулируют почище наших. Загнал на черном рынке автомат — обеспечил семью года на два. Зажмут наши ребята банду так, что вырваться невозможно, она отбивается до темноты, а ночью словно испаряется… через какой-нибудь блок-пост афганского МГБ. За большую взятку, конечно. Вообще, в Афганистане за деньги могут предать, продать кого угодно и что угодно: родину, человека, ракету, информацию. По-моему, это давным-давно стало нормой жизни, может быть, даже национальной чертой характера. Все это — в порядке вещей. Знаю, что этого не может, во всяком случае, не должно быть, но у меня лично сложилось мнение, что им неведомо понятие о совести.

Мы не занимаемся вербовкой агентов, это работа разведки и особых отделов. Мне говорил начальник особого отдела части, что на правдивость завербованных афганских агентов лучше не рассчитывать. Полученную от них информацию обязательно надо перепроверять другими видами разведки. Играть роль агентов-двойников для них — почти обычное явление. Иногда работают даже на трех-четырех хозяев. И конечно, с каждого получают причитающуюся мзду. Мы иногда просили придать группе агента из того или иного рода, племени, клана — в зависимости от содержания задания. И за редчайшим исключением все оказывались сволочами.

— Они, конечно, не знали, в какую попадают компанию? — со смехом спросил Сергей.

— Конечно.

— Иначе вам не заполучить бы ни одного, — посмеиваясь, продолжал Сергей.

— Тогда им просто незачем было бы идти с нами. Продал информацию о месте дислокации группы — и обеспечил себе безбедное существование на многие годы.

— Ну и, как вы с ними?..

— Как мы с ними поступаем? Ну, не тащить же их обратно, да еще по горам, тем более что никакой ценности они собой не представляют. К счастью, ни одному из них не удалось сорвать задание группы.

— Да, церемонии, вижу, у вас не в моде, — покачал головой Сергей. — Слушай, Валерий, а как вообще наши ребята относятся к своим афганским товарищам по оружию?

— Частные, личные отношения, понятно, бывают самые различные, а общее такое: в бою лучше видеть их впереди, чем за спиной. Иногда приходилось и, как бы выразится, — давить. Не в прямом смысле, разумеется. Они запросто могут отказаться идти в бой или прервать атаку и отойти, потому что стемнело и похолодало, потому что подошло время намаза или обеда, потому что устали после перехода, потому что им дали недостаточно бронетехники и вообще, потому что оттуда стреляют…

Некоторое время все молчали. Потом Иван Никандрович заинтересованно сказал:

— Очень интересная информация. Ну, а что можешь сказать о том, каков психологический настрой нашей армии или, как некогда говорили, дух войск?

— Если коротко, то настрой явно диссонансный, дух тяжелый, — ответил Игорь и улыбнулся. — А знаете, за последние шесть лет мне еще не приходилось так много за один раз говорить на эту тему.

Это было действительно так. И сейчас он словно спешил выговориться с этими людьми, которых он справедливо отнес к категории своих, за все годы молчания. Здесь не надо было опасаться ни мелкого подвоха, ни тихого доноса. Эти если и не одобрят, то хотя бы поймут. А если что не так, то дальнейшая его судьба тоже решится сразу, без проволочек. Однако было похоже, что пока он не очень-то их и удивил.

— И все же поясни, — напомнил Иван Никандрович.

— Хорошо, — согласился Игорь. — Я иногда вот о чем думаю… Понятно, что война неизбежно меняет людей, и конечно, не в лучшую сторону… В сравнении с Великой отечественной эта война не просто малая, а очень малая. Хотя бы потому, что здесь гибнет неизмеримо меньше людей. И вот я думаю: неужели та война так же обнажила в людях их моральное, психологическое и всякое другое скотство, как и эта…

— Я думаю, — после некоторого молчания заговорил Сергей, — что последняя сволочь, потерявшая человеческий облик, защищая свою жизнь, может драться мужественно, остервенело, если хотите, геройски. Но все же не так, не с тем истинным мужеством, которое рождается не в страхе смерти, а в душе. Ну, а какая может быть душа у человека, потерявшего человеческий облик. Не надо сбрасывать со счетов идею и справедливость дела, за которое воюешь. Понимаете, что я хочу сказать?