Для читателя, не искушённого в географии, поясню. Есть два субъекта Российской Федерации, совершенно несхожих между собой: Алтайский край и Республика Алтай. Алтайский край – это степная, сельскохозяйственная Предалтайская равнина, пронизанная реками – притоками Оби, и рудные предгорья. Республика Алтай – страна горных красот, ущелий, долин и нагорий. Туда мы поедем, но позже.

Знакомство с Алтайским краем начинается с Барнаула. Город динамичный, шумный, растущий и молодой. Хотя он моложе Петербурга лишь на двадцать лет, но по сравнению с Северной столицей, у которой на лбу написано «Всё в прошлом!», выглядит совершенно юношески. Конечно, многолюдством, супермаркетами, транспортными потоками и пробками на главных улицах нас не удивишь. Только водитель наш Юрий Семёныч Пищиков, житель Кызыла, напрягается на каждом перекрёстке. Совершая рискованный разворот, бормочет над рулём:

– Эт-такую мать, расступись все, видишь – деревня едет! (Чувствуется, как его верный друг уазик тоже напрягается при этом.)

Нас, питерских, удивляет Барнаул какой-то непривычно деловитой бодростью жизни. Не суетой, не коловращением вокруг столичных пустот, не светским праздношатайством, не нагло лезущим в глаза неправедным богатством. А именно деловитой бодростью.

В чём секрет позитивной динамики Барнаула? Его нельзя назвать промышленным гигантом, и подавно – столицей нефтедолларов. Конечно, свою роль играет культурная традиция. Город возник как центр металлургии, рудного дела. Здесь даже монету свою чеканили в XVIII веке из местных серебра и меди. Два имелось монетных двора на всю Россию: один в Петербурге, другой в Барнауле. В Барнаульском обществе тон задавали горные инженеры, а это – сливки технической интеллигенции тех времён. Здесь работал Иван Ползунов, создатель отечественной паровой машины. Сотворённый им котёл начал двигать пресс на Барнаульском сереброплавильном заводе за двадцать лет до того, как аналогичную штуковину в Англии запустил Джеймс Уатт. Как всегда у нас бывает, ползуновское создание в России оказалось невостребованным, а изобретатель умер в молодых годах. Но дети алтайских механиков и рудознатцев образовали круг любознательной и подвижной Барнаульской интеллигенции. Свидетельство тому, в частности, появление здесь краеведческого музея, самого старого к востоку от Урала.

Кстати говоря, в этом музее, вообще-то небольшом, наиболее интересная и неповторимая экспозиция – подлинные заводские машины XVIII–XIX веков. Правда, от значительной коллекции осталась малая часть: все эти железяки кому-то показались неинтересными и их выкинули ещё до революции. Теперь мы стоим в зале и с благоговением смотрим, как сотрудник музея поворачивает в уцелевшем ветеране ползуновской эпохи какие-то блестящие ручки и вентили. Всё в рабочем состоянии, хоть сейчас запускай. Помещается музей в здании дирекции завода, того самого, где когда-то чеканили монету. Два века на его двор свозили серебро и золото со всей Сибири – на апробацию. Говорят, в почве этого двора драгоценной металлической пыли столько, что несколько лет назад какие-то новые русские приценивались: купить весь участок, а потом из земли добывать драгметаллы.

Архитектура городского центра по преимуществу советская и даже сталинская, но старинные, характерные для Сибири двухэтажные домики, кирпичные и деревянные, попадаются часто. Примечательно тоже: здесь никто ничего целенаправленно не разрушал. В 1917 году, роковом для России, стихия обрушилась на Барнаул: в пламени случайно возникшего пожара сгорела половина города. Поэтому старина сохранилась малыми островками. Уцелевшее, однако, в большинстве своём ухожено. Деревянные строения украшены замысловатой резьбой. По всему чувствуется, что линия жизни здесь не прерывалась ни революциями, ни великими войнами.

И всё же взглядом в прошлое никак не охватить причин уверенного стиля Барнаула в настоящем. Кое-что, однако, прояснилось, когда, загрузив машину продуктами на долгий путь, мы выехали из шумного города и помчались по широким просторам степного Алтая.

Ругать российские дороги – настолько общепринятое дело, что эта тема как бы выносится за скобки. Однако, проехав пять тысяч километров по шести регионам юга Сибири, я должен внести уточнения. В Туве действительно с дорогами трудно. В Горном Алтае есть одна главная трасса – Чуйский тракт, и ехать по нему комфортно, да и ответвляющиеся от него грунтовки для горных условий вполне приличны. В четырёх остальных регионах дорог много, хороших и разных. Особенно поражает разветвлённостью и качеством дорожной сети Алтайский край. Юра наш ругается:

– Ну что, – говорит, – за дороги: всё ровно, всё прямо, всё асфальт… В сон клонит. Скорей бы Тува: там уж за рулём не заснёшь.

Мы мчимся на предельной для уаза скорости по бесконечному асфальту, узкой стрелкой втыкающемуся в далёкий горизонт. Кругом – поля, земли под паром, пастбища. Отъехав сотню вёрст от Барнаула, начинаю понимать: здесь нет свободной земли. Всё возделано, всё используется. Вдоль трассы – посёлки. Всюду – гостиницы и кафе для проезжающих. А ведь едем мы вовсе не по какому-то автобану: дорога местного значения Барнаул – Рубцовск. С неё сворачиваем вовсе на просёлок. Картина та же: возделанная земля. И деревни. Не то что в средней полосе России. Обширные деревни, дворов по двести. Избы сибирские, лиственничные, с четырёхскатными крышами; небольшие, но прочные, плотные, ухоженные. Высокие сплошные заборы, тоже типичные для Сибири. Ворота крашеные, на многих окнах резные наличники. И спутниковые антенны огромными грибами там и сям вырастают из домов.

Что всего удивительнее в этих деревнях: с раннего утра до позднего вечера не видно никакого праздного народу. Разве что старушка ветхая попадётся или школьники из городских. Где народ? В поле. Ближе к ночи, почти в сумерках, видим: комбайны, косилки и прочая техника катит с полей. Рано утром те же машины будят нас, громыхая и скрипя мимо наших палаток. Отсутствие людей на деревенских улицах компенсируется обилием гусей, уток и кур. А по пастбищам там и сям бродят стада коров. И табуны лошадей. Деревня настоящая, трудовая, не дачный посёлок и не скопище полусгнивших развалюх.

Тут, конечно, жизнь не сахар. И пожаловаться есть на что. Но и жалобы специфичны. Останавливаемся в деревне у колонки, воды набрать. Ковыляет местный житель, пожилой и скукоженный, в заплатанных брюках и потёртой кепчонке. Наш уазик он сослепу принял за автолавку. Разговорились. Жалуется:

– Бедно живём, пенсия у нас с жинкой маленка, нема ничого. – (Он из украинских переселенцев, каковых на Алтае много.) – Ничого нема. Тилько курки, да гуси. Поросёнок е. Да корова з тёлкой. Так мы молоко продаём, да с огорода живём. А пенсию внукам виддаём.

Сельский мир Алтая вызывает ощущение устойчивости. Глядишь на тучные стада, на поля пшеницы и гречихи – и как-то перестаёшь думать об упадке аграрного сектора в России. Потому и Барнаул, хозяйственный и культурный узел края, крепится на земле твёрдо, без пошатки.

«Бугры» у деревни Бугры

Вдоль реки Алея, притока Оби, с юго-запада на северо-восток тянутся цепочки озёр и полосы так называемых ленточных боров. Это – следы времён древних. Ледник, отступая, продавил в равнине узкие углубления – как когтями процарапал. В них сохранились пресные озёра ледникового происхождения, а по берегам – реликтовый лес, светлый и красивый. Вдоль ленточных боров люди селились издавна. Место удобное: и степь рядом, и вода, и птица, и зверь, и ягода. Вообще Алтай – земля благодатная. Почва его плодородна, степные травы густы и высоки. Немудрено, что древние кочевники чувствовали себя здесь так же уверенно, как современные земледельцы. Следы их пребывания – курганы, или, по-местному, «бугры».