почти никогда. И мне запрещал. А потом раз – и в дом входит. А потом вечера три подряд заезжает. Ночевать за все годы если и оставался, то всего раз десять или пятнадцать. Может, двадцать. Смешно, конечно. Мы с ним здесь, во дворе, за столиком, или в спальне, а Фролов и водитель в машине. Оба не спят, охраняют. Я думаю: ну кому мы нужны, кому вдруг захочется нас убить… А вот как сложилось…

– У него не было никаких предчувствий?

– Так он все время… Не все время, конечно, не постоянно, но говорил, что с ним что-то должно случиться. Но я думала, что он просто так прикалывается… Он говорил, что Елена Ивановна его закажет, и правильно сделает, и даже не потому, что она ревнивая, а потому, что вдруг постарела и не может ему это простить. Мол, она старая и он старый. У него любовница, а она никому не нужна. Он говорил, что у нее крыша потихоньку едет… Елена Ивановна боится его потерять и потому даже скандал не может закатить… Она даже пистолет у него стащила зачем-то… Но Николай Петрович нашел и забрал… Она так плакала и вопила, что хочет себя убить.

– Что за пистолет?

– Не знаю, – пожала плечами Лиза, – немецкий какой-то.

Ипатьев хотел узнать, боевой пистолет или травматический, но понял, что переспрашивать бесполезно.

– Он сейчас у меня лежит, – вдруг призналась Ласкина, – могу принести. Он в специальной сумочке или в коробочке для ношения.

Лиза вышла из комнаты и очень быстро вернулась с кобурой. Протянула ее Павлу.

– Он на прошлой неделе ко мне заезжал… Снял, когда в постель ложился, а потом домой заторопился и забыл.

Ипатьев достал из кобуры пистолет. Это был полицейский «Хеклер унд Кох» с двухрядным магазином на тринадцать патронов. Павел проверил магазин – в нем было восемь патронов. И в стволе была копоть – то есть пистолетом пользовались совсем недавно и после произведенных выстрелов не почистили оружие.

– Можно мне его у себя оставить? – спросила Лиза. – А то одной жить страшно.

– Нельзя. Во-первых, он не твой. Во-вторых, даже для хранения оружия нужно иметь разрешение. В-третьих, ты не умеешь им пользоваться. А если одной страшно, то заведи себе мужчину.

– А где его взять? – искренне удивилась бывшая Ласкина. – Все хорошие мужики уже разобраны. А молодые – тупые: им кажется, что весь мир только для них и вертится. Только время на них тратить, а мне уже тридцать четыре… Даже больше. Ко мне на съемках молодой актер клеился, но я же не могу – вдруг Николай Петрович узнает. Тогда этот парень попросил тридцать тысяч в долг на пару дней. Так вот уже полтора года прошло, а он так и не вернул.

Павел набрал номер Фролова.

– Знаешь, что пистолет Николая Петровича сейчас у Лизы?

– Я это предполагал.

– Когда Звягинцев им пользовался в последний раз?

– Где-то неделю назад. Утром предложил мне по лесу пройтись, мол, посмотрим, появились ли грибы. Отошли метров на двести от дома. Там овражек неглубокий в лесу. Мы спустились, и он несколько раз выстрелил в сосну. Когда возвращались, он спросил: видел ли я того старика.

– Какого старика?

– Того, из Карелии, у которого мы жили в доме несколько дней, а потом не могли найти. Я сказал, что никого не видел и ребята мои, которые следом ходили, никого не видели. Николай Петрович кивнул и ничего не сказал. Потом мы поехали в офис. Я предложил почистить пистолет и дозарядить, но он сказал, что потом сам это сделает.

– Траурное мероприятие закончилось?

– Продолжается, хотя официальные лица уже убыли, но остались деловые партнеры, которые непонятно что высиживают. Как только разъедутся, я заскочу к Лизе и заберу пистолет.

Когда разговор закончился, Лиза посмотрела на Ипатьева.

– Я слышала, что ты спросил про старика. Николаю Петровичу какой-то старик все время грезился. Он и мне рассказывал, как ночью просыпается и подходит к окну, словно кто-то подозвал его, смотрит вниз, а там стоит высокий старик и смотрит на него, словно поджидает. Утром Николай Петрович спрашивал охрану про старика, но никто никого не видел. И на записях никого. Я ему сказала, что это сны были, но он почему-то так не считал. Говорил, что уж больно естественно тот дед выглядел: высокий, седой, широкоплечий, в старой офицерской гимнастерке.

– Приснилось, разумеется, – подтвердил Павел.

Но ему стало не по себе, потому что высоким и широкоплечим был его собственный дед. И перед тем как умереть, он надел офицерскую гимнастерку, в которой когда-то встретил День Победы в разбитом Берлине. Надеялся, что именно в ней его и похоронят. Но эта выгоревшая диагоналевая гимнастерка с потертым воротником-стойкой до сих пор висит в дубовом шкафу.

– Ты уедешь? – спросила Лиза.

Павел кивнул.

– Останься хотя бы на эту ночь. Мне очень тоскливо одной.

– Глупости не надо делать даже от тоски.

– Я не хочу делать глупости, – начала упрашивать Лиза, – я хочу, чтобы ты сделал мне ребенка. Я всю жизнь предохранялась и залетела всего-то один раз. От тебя, кстати. И зачем-то сделала аборт. Наверное, потому что тебя ненавидела. Вот такая дура была. С Николаем Петровичем никогда не предохранялась, но ничего не получилось, а он был бы не против ребеночка.

Ипатьев поднялся.

– Прости, Лиза, но у меня дела: мне надо быть в редакции. А к тебе очень скоро Фролов заскочит за пистолетом.

Он шагнул к ней и обнял. Обнял и шепнул на ухо:

– Возвращайся к Ласкину: он тебя любит и никогда не предаст.

Глава третья

Тягостный и ненужный траурный день, казалось, не закончится никогда, на небе, лениво нагревая пыльные крыши города, болталось не приносящее радости солнце. Павел сидел в своем кабинете, просматривая отснятые днем материалы. На экране Медведев беседовал с женщиной, на которую накануне вечером в парке напал сексуальный маньяк.

– Темно было, – рассказывала она, – я шаги услышала, словно подбегает кто-то, и обернулась. Он замер. А я, хоть и перепугалась, спрашиваю: «Тебе чего надо? Если денег, то у меня их нет. Зарплата только послезавтра будет. А если чего другого, то помоложе себе найди – я же старая». Ну, он повернулся и убежал. А я теперь думаю: чего я себя хороню раньше времени, какая же я старая, мне же сорок восемь всего.

– Вы разглядеть его успели? – продолжил Анатолий.

– Да не особенно. Помню только прыщик у него на левой щеке…

Говорить с женщиной было не о чем. Медведев, хотя и