Он отпустил меня, когда я уже начала хныкать и цепляться за него ногтями:

— Я больше не могу… не могу… — пыталась я произнести пересохшими губами.

Но он не снял повязку. Он просто поднес чашку, из которой я жадно отпила с закрытыми глазами, а потом отставил и снова наклонился, запуская жужжание.

— Нет! — я дернулась, когда успокоившиеся было соски вновь встрепенулись под тихой вибрацией. — Я не смогу больше!

— Почему ты так думаешь? — теплый голос, юркий язык, облизывающий ухо.

— Никогда не могла.

— Все когда-нибудь бывает в первый раз, — издевается голос.

Я пытаюсь отодвинуть, поймать юркую штуку, но она ускользает от моих рук и жалит в самых неожиданных местах, вспыхивающих острым чувством — то ли слишком сильное удовольствие, то ли уже неприятная боль.

Не могу разобраться.

Когда я пытаюсь стянуть повязку, Макс жестко ловит мои запястья и цокает языком:

— Ты же не хочешь поиграть еще и в наручники, милая кроватная фея? Нет? Тогда просто получай удовольствие…

И в меня, мокрую насквозь от всех возможных жидкостей, снова входит игрушка, растягивая и вибрируя, — мне кажется, или уже намного сильнее?

И одновременно клитор накрывает горячий рот Макса. Он слегка двигает штуку внутри, но ей и так достаточно. Мне не хочется, совершенно не хочется никакого еще оргазма, я мычу что-то сквозь сжатые зубы, мои мышцы скручиваются узлами и напрягаются до каменного состояния. И чем сильнее вибрирует штука и быстрее пляшет язык Макса, тем больнее становится внизу живота, я уже готова сорвать повязку и послать его к черту, когда он просто легонько всасывает мой клитор, и это бешено взрывает все напряженные мышцы — их закрученность срывает пружину, и напряжение переходит во взрывное расслабление.

Я извиваюсь и ору, выгибаюсь и царапаю ногтями простыни, прикусываю руку Макса, оказавшуюся в опасной близости от меня, но все равно продолжаю подвывать сквозь искры из глаз.

Не знаю, сколько это длилось, но, когда он наконец выключил игрушку и занял нужное место всем собой — горячим телом, твердым членом, — я уже не могла ничего воспринимать, любое прикосновение вызывало раскаты искр по всему телу — сладких, но уже чуть болезненных. Ощущение такое, что кости расплавились горячим воском, что кожа стекла, обнажив мышцы и нервы, и каждое касание пробивало током.

Между ног саднит, низ живота залит горячей сладкой болью. А Макс хмыкает и говорит:

— Третий?

— Нет… — пытаюсь прохрипеть я, но он не слушает.

Все вокруг хлюпает — внутри меня, снаружи меня, Макс скользит и врывается быстро как никогда — и каждое движение взрывает меня.

Он переворачивает меня на живот — и так входит намного глубже, вбивается на полную длину. Обычно мне немного больно, но не сейчас — сейчас я чувствую только наполненность и горячие пальцы, касающиеся измученного клитора. А потом к нему прислоняется вибрирующий лепесток.

Сладко, горько, больно, невыносимо, ярко, горячо, нет, то есть да, то есть НЕТ! ДАААААААААААА…

Мне кажется, я вся выворачиваюсь наизнанку через крохотное сияющее отверстие в теле, и пока каждый кусочек протискивается через него — длится и длится горячий болезненный спазм.

Макс рычит мне в ухо, прикусывает шею, накрывает всем горячим влажным телом и тоже кончает, сжав меня руками так сильно, что кажется — вот-вот сломает.

Мы лежим, не разлепляясь, минут десять, не меньше. Просто отращивая обратно мышцы и кости.

— Вот так выглядит мое интересное, — он дергает к себе легкое одеяло и кутает меня, вытирая пот, смазку, масло — все жидкости, что смешались на моей коже. — Нравится?..

Еще бы…

Я раньше не замечала, что в моем гардеробе в основном тусклые оттенки.

Перебирала юбки и платья: пыльный синий, грязно-белый, горчичный, пепельная пудра — все приглушенное, неяркое. На каждый день у меня все равно черное и белое. Все эти платья и юбки, выбранные когда-то вместе с мамой, просто скучают в шкафу.

Мы созваниваемся с ней не так уж часто, мне проще приехать в гости. Но с начала лета выбрать для этого время стало не так-то просто, поэтому я решила совместить выбор платья на выход, родственное общение и заодно консультацию по стилю.

— Ты волнуешься?

— Мам, это просто вечеринка, с чего бы? — Я прижала телефон к плечу ухом и вытащила вешалку с длинным платьем цвета зеленого чая. Я в нем немного бледная ундина, зато изысканна и благородна донельзя. Только чахоточный румянец не забыть нарисовать.

— Эх, я помню, была тобой беременна, но живот еще на нос не лез, собираюсь я на школьную дискотеку с подружками, а отец мой говорит: бери мини, что тебе уже терять. И тут я как поняла, что это последний ведь раз, когда я веселюсь! Мне шестнадцать, а жизнь уже закончилась!

Ну да, ну да. Закончилась. Родила, сдала бабушке и снова по дискотекам.

— Так что веселись, пока молодая, а то родишь — и все, только ребенок в жизни и будет.

— Мам, ну мне-то на уши лапшу не вешай.

Я остановила свой выбор на единственном ярко-синем платье. Макс пообещал, что мы пойдем развлекаться по полной, это будет очень секретная и крайне отвязная вечеринка, и велел быть при полном параде. Ну что ж, значит золотистые босоножки со свадьбы тоже пригодятся. А я-то думала, что так и будут валяться годами в шкафу как те фантазийные лабутены, которые я купила на выпускной и так с тех пор и не надевала.

— У меня ничего и не было… Когда мама с папой разбились, я осталась с тобой одна. Не знаю, как уж выгребла…

— Ну, допустим, осталась ты без меня, — фыркнула я. — Ты так все время аккуратно обходишь эту тему, что может показаться, будто я не жила у бабушки, пока ты искала себе папика.

— Не смей так о Диме говорить! — моментально завелась мама. — Он тебя любит!

— Конечно любит! Но смею напомнить, что узнал он о моем существовании только через два года после свадьбы. — Я покрутилась перед зеркалом. Платье мне удивительно шло. Интересно, почему я его раньше не носила? — Все, мам, не беси меня. Скажи лучше, что к синему из украшений подойдет? Выгляжу дорого, но избыток цацок будет безвкусицей.

— Чокер, если хочешь подчеркнуть молодость, и бриллиантовые гвоздики в уши, если элегантность. Когда познакомишь нас со своим бойфрендом?

— Никогда, мам.

— Почему-у-у-у? — вот тут мама действительно расстроилась.

Претензии я ей высказывала всю жизнь, она уже привыкла. Со своих восьми лет, вот как меня взяли обратно в семью и я узнала, что она уже два года как замужем, — так и начала.

И продолжила, когда выяснила, что меня решили забрать от прабабушки, только потому что отчим настоял. Мама считала, что мне и так отлично живется в деревне на свежем воздухе.