— Прекрасно, не так ли? — указал он на умирающий «Морозорожденный».

— По-своему, — от его близости мне хотелось сплюнуть. Я почувствовал, как выделяется кислота из подъязычных желез. — Говори, если хочешь.

Он усмехнулся:

— Как мило с твоей стороны!

От моих доспехов остались потрескавшиеся и обесцвеченные обломки, но я все равно намного возвышался над ним. Я посмотрел вниз, не скрывая раздражения.

— Я пытаюсь быть с тобой вежливым, но ты не облегчаешь мне задачу.

Он застегнул кожаную куртку.

— А тут холодно.

Я и не заметил. Я редко замечаю такие вещи.

— Чего тебе надо, Кловон? Я не в настроении вести досужие разговоры.

— Госпожа говорит с твоими братьями. Несмотря на гибель Сотиса, вы одержали важную победу для Инквизиции.

— Не вижу, каким образом.

Еретик вытянул руку и принялся перечислять, попутно поднимая пальцы.

— Вы получили свидетельство об одержимом Хаосом навигаторе, а это довольно редкое явление. Обнаружили выжившего, а мы оба знаем, что свидетельские показания очевидцев — хлеб насущный для ордосов. Кроме того, выживший — один из Космических Волков, поэтому он вдвое ценнее для инквизитора Ярлсдоттир, верно? Учитывая то, что в большинстве своем команду корабля вынесло в открытый космос, даже одна уцелевшая душа — уже большая победа. Также вы изгнали опасность — выражаясь цветастым фенрисийским термином Анники — «высший малефик».

Я наблюдал за тем, как разваливается корабль, и ничего не говорил.

— По ее словам, то, что вы вообще уцелели, уже огромное счастье.

— Она отправила нас в этот бой.

— Наверное, именно по этой причине она и считает ваше спасение счастьем. Конечно, она никогда не признает свою ошибку. Ты же ее знаешь.

— Но у ее решения были свои достоинства. Если она винит себя за гибель Сотиса, то только по незнанию. Она не виновата. — Как описать демонические хоры тому, кто не ведает об истине за завесой? — Нерожденные, как и простые смертные, обладают различными силами. Мы столкнулись с относительно слабым существом, хоть и из величайшего хора. Будь мы осторожнее, то избежали бы потерь вообще. Как и команда «Морозорожденного», мы проиграли из-за хитрости врага и собственной глупости, а не силы противника.

— Понятно. Значит, ты допустил ошибку. Вот о чем ты говоришь.

Мне не понравилось, как он смотрит на меня.

— Да, — сказал я.

— Бывает, Гиперион. Подобное случается на каждом шагу и по всей Галактике. Люди принимают неверные решения. Делают дурацкий выбор.

— Я не люди. Я — Серый Рыцарь. Мы — безупречный клинок Империума, бесстрашное сердце человечества. Мы — Дар Императора, — я замолчал, чтобы перевести дыхание. — Почему она вообще терпит тебя, еретик?

— Хороший вопрос. — От его гримасы изогнулись орлиные крылья на лице. — Она терпит меня потому, что я — одна из ее многочисленных побед. Она спасла мою душу. Она искупила меня.

Я покачал головой.

— Ты продал душу богам за завесой. Неважно, придет ли позже спасение, некоторые грехи попросту нельзя искупить.

— Это твое мнение, Гиперион. Не считай его непреложной истиной.

— А в этом уже слышна скверна.

— Вспомни о ручных шавках Инквизиции — экзорцистах. Если припоминаешь, в архивах ордосов есть информация об их обучении. Они впускают демонов в свои тела и терпят экзорцизм под неустанным надзором Инквизиции. Их прощают. Так почему же нельзя простить обычного человека вроде меня? Откуда у тебя такое лицемерие?

— Они такие же оскверненные, как все остальные.

Кловон улыбнулся.

— А ты пуританин.

От его насмешки мои пальцы непроизвольно сжались. Даже от едва заметного движения мышц мои доспехи зарычали. Сомневаюсь, что еретик подозревал, чего мне стоило не убить его.

— Уйди, — процедил я.

Он отказался. Это само по себе удивило меня. Кловон всегда представлялся таким покорным. Наверное, его прошлая отчужденность была данью уважения, а не проявлением страха. Придется поломать над этим голову.

— Расскажешь, что случилось? — спросил он.

Вымученный смех показался горьким даже мне самому.

— Что тут рассказывать? Были допущены ошибки. Из-за них погиб мой брат.

— Расскажешь, что случилось? — повторил он вопрос.

Разве мне было что терять? В любом случае Анника доверяла ему. Поэтому я рассказал. Ничего не упуская, я поведал ему все, что случилось с момента высадки на «Морозорожденный» и до того мгновения, когда мы положили останки Сотиса в апотекарион нашего боевого корабля.

Поначалу Кловон хранил молчание. Он смотрел, как среди пыльных звезд разваливается на части эсминец. Наконец спустя некоторое время он заговорил.

— Было неразумно нападать на существо сверху, не закрепившись перед этим, как Малхадиил. Ты и сам знаешь. Но Сотис рискнул и помог тебе забраться обратно на борт, — Кловон достал метательный нож из перевязи на груди и принялся чистить им ногти. Таковым было его мнение, которое он высказал так же просто, как и все остальное в своей жизни.

— Это твоя точка зрения? И все?

Кловон кивнул.

— Сотис погиб, потому что решил помочь тебе. Тебя частично ослепило ретинальной перенастройкой. Его — нет. Он знал, что должно произойти, но рискнул вытащить тебя обратно.

— Я…

Я колебался, не зная, что ответить. Мои мысли вдруг стали тяжелыми и неповоротливыми.

— Он не просто рисковал своей жизнью ради тебя, Гиперион. Он отдал ее. Добровольно.

Неважно. Трон, хуже присутствия Кловона был только разговор с ним.

— Я не желаю больше обсуждать это. И для меня все еще остается загадкой, почему инквизитор держит тебя рядом с собой.

Он вернул нож на место и вежливо поклонился.

— По правде говоря, я лишь мелкий рецидивист. Но моя госпожа искренне верит в искупление. Ошибки всегда будут допускаться. Важно то, как мы с ними справляемся и какой урок можем из них извлечь.

Я смотрел на него пару мгновений.

— Умно.

Кловон слабо улыбнулся, и вытатуированная на его лице аквила расправила крылья.

II

Вскоре я предстал перед братьями. Анника отказалась уходить, и мы пятеро встретились в командном пункте у центрального стола. То, что осталось от Сотиса, передали на попечение Палладийским Катафрактам, поместившим тело в криохранилище.

Инквизитор поприветствовала меня едва заметной улыбкой. Думенидон склонил голову. Галео и Малхадиил сверлили меня взглядами: первый — без всякого выражения, второй — с тусклым пламенем в глазах. Угольки гнева угасли до слабого негодования. Я не мог винить его. Их мысли оставались скрытыми от меня, огражденные железной решимостью. Будь у меня время, я смог бы проложить путь в их разумы, хотя меня удивило возникновение этой мысли.