– Жарко, – услышала она. – Тебе удалось поспать?

– Кое-как, – сказала Клара, испытывая странное желание заплакать, как будто он сказал ей что-то крайне необычное. – А тебе?

– Более-менее.

– Из-за жары?

– Да, наверное.

– Послушай, – сказала Клара, мысленно представляя себе Хуана с письмом в руке, его лицо. – У папы ложа на концерт какого-то там Хаиме. Мы идем втроем, хочешь пойти с нами? Выходим через десять минут.

Молчание донесло до нее явные колебания Андреса.

– Тени богов, – сказала Клара, ничуть не собираясь насмешничать, а скорее чтобы поддержать его. «Нет, не смогу сказать ему по телефону, – подумала она. – Скажу там, улучу минутку в аванложе. Но зачем, раз уж…»

– Знаешь, Кларита, большое спасибо, – сказал Андрес.

– Понятно. Если не хочешь идти, не надо.

– Спасибо. Я думаю, лучше без экивоков. Честно говоря, я сегодня не настроен на музыку.

«Значит, надо ему сказать сейчас», – подумала Клара. Она услышала, как сеньор Фунес в гостиной стучит палкой в пол, созывая всех к столу.

– Знаешь, я бы хотела поговорить с тобой.

– Сегодня вечером я собирался на факультет.

– А, ну тогда… а зачем тебе на факультет? – закричала она истерично. – Тебе нравится наблюдать за казнью? Прости.

– Да, я понимаю. Жара, – сказал Андрес странным клоунским тоном.

– До свидания. Прости меня.

– До свидания.

Когда Хуан вошел, она сказала:

– Я звонила Андресу, не хочет ли он пойти на концерт.

– Его подцепить трудно.

– Да, он не захотел. Жаль.

– Да, жаль, – сказал Хуан, глядя на нее. – Полагаю, ты хотела поговорить с ним об этом.

– Да. Он должен быть в курсе. Ты знаешь, как он нас любит.

– Твой отец тоже нас очень любит, но ему мы не расскажем ни о чем.

– Это совсем другое дело, – сказала Клара, не глядя на него. – Впрочем, все не так страшно. Надо только не обращать внимания. Мы же не собираемся доносить на него, ничего подобного.

Хуан сел на постель Бебе. Палка сеньора Фунеса стучала уже в коридоре, и вот он, разъяренный, вошел в комнату. Два удара. Еще один. Мольер, да и только.

– Какого черта вы тут делаете?

– Телефон, – сказала Клара, кивая на телефон, словно он был живым существом.

– Пойдемте в столовую, – сказал сеньор Фунес. – Вы что, забыли о десерте?

– Нет, конечно, но зачем спешить, папа?

– Уже половина второго, – сказал он. – Чем раньше выйдем, тем лучше.

Ну что ж, пойдем в концерт, хуже просто ждать, курить, ходить из угла в угол. Проходя мимо зеркала, Хуан увидел свое мокрое, все в поту, лицо. За окном мальчишка повторял: «Вот увидишь, увидишь, увидишь, увидишь, вот!»

Клара доедала десерт, Бебе вырезал из «Лайфа» женскую фигурку; сыр на тарелке у Хуана распластался желтой резиной.

– Сливок двойную порцию, – сказал он Бебе. – Экзаменующимся очень полезно.

– Возьми те, что из холодильника, – сказал сеньор Фунес.

– Ты доволен холодильником? – рассеянно спросила Клара, не отрываясь от еды.

– О, замечательный. Девять кубических футов, чудесный.

– Такой огромный, – сказал Бебе. – Так и хочется залезть в него.

Хуан слушал, думая о своем. Принесли желе, и он поел еще немного, однако слова репортера не давали ему покоя, что-то насчет грибов. Бедный репортер.

– Шестифутовые никуда не годятся, – говорил отец сыну.

– Очень маленькие, – сказал Бебе. – Кладешь кочан капусты, одну морковку и все – больше ничего не влазит.

– А кроме того, в этом сухой лед.

Клара ела желе, прикрыв глаза и подперев голову рукою.

– А бывают еще четырехфутовые на керосине. Кошмарные.

– Какая пакость. Только не говори, что при помощи керосина можно делать холод.

Хуан взглянул и поднялся, чтобы отсесть подальше, на софу, бывшую излюбленным местом его тещи. И принялся грустно писать, забыв и об Абеле, и об экзамене. И когда Клара села рядом, протянул ей бумагу. Клара увидела, что стихи написаны на конверте от письма, разъятом по швам и принявшем форму креста. А в углу дурацкий рисунок – холодильник, нарисованный рукою Хуана.

– Восшествие на трон, – прочитала Клара вслух.

– Ты сумасшедший, – сказал Бебе.

– Под конец ничего не понятно, как всегда, – сказал сеньор Фунес. – Мясо есть больше не будете? – Он позвал Ирму, чтобы она принесла приборы, вытертые как следует, но Ирма сказала, что это воздух такой влажный, она принимала близко к сердцу все замечания. Она поблагодарила Бебе, который удачно заступился за нее, и тщательно вытерла мелкую тарелку, чтобы сеньор Фунес положил себе еще мяса.

– Жестокие стихи, – шепнула Клара, прислонясь к Хуану. – Все, что ты пишешь в последнее время, кажется мне жестоким.

– Совершенно верно. А причина – злость.

– Бедные мы, бедные, – сказала Клара словно сквозь сон. – Нам еще столько идти, а мы уже так устали.

– Сколько идти и как устали – не одно и то же. Если бы можно было разделить эти понятия.

И очень тихо (что выводило из себя сеньора Фунеса) продолжал:

– Мне нужна поэзия обличения, понимаешь? Не социальноподобная чушь, не заочный курс по изучению действительности. Меня не волнуют факты; я обличаю то, что им предшествует, а именно: то, что есть ты, я и все вокруг. Как ты думаешь, может получиться поэзия из такого разрушенного, внушающего такое бешенство материала?

– Послушай сводку новостей, в антракте я позвоню тебе из театра.

– Хорошо, папа.

– Не знаю, – сказала Клара. – Так необычно, что поэзия не дитя света.