«Да что такое? – с тревогой подумалось ей. – Что это вообще было? И с чего я решила, что это к Протасову имеет какое-то отношение? – и сама себе ответила: – А с перепугу и решила!»

Но уже через пару часов Лиза напрочь забыла об утреннем инциденте, мобилизованная родней в лице «основных руководителей» проекта «Юбилей-90» для выполнения всяческих мелких поручений и мотаясь по всему городу, как взбесившийся курьер. К вечеру не то что про здоровье вспомнить и о каком-то там утреннем недомогании, – как ее зовут с трудом припоминала и, засыпая буквально на ходу, рухнула на кровать, еле успев раздеться. Перед тем как провалиться в сон, подумала уже растягивающейся ото сна, замедленной мыслью, что так и не успела поговорить наедине с бабулей, обсудить Протасова, а ей ведь хотелось…

Юбилей удался! Роскошный получился праздник!

Отличились все! И местный Совет ветеранов, и поздравление от мэра города, который даже оркестр прислал. Музыканты весь вечер играли песни довоенных и военных лет, а гости с огромным удовольствием пели и танцевали под них в заключительной, «дискотечной» части программы.

Получилось все. Каждый этап плана и каждая задумка – все проходило отлаженно, вовремя, без происшествий и накладок.

Антон Прохорович был великолепен!

В парадном мундире, увешанном орденами и медалями, сам красавец, сохранивший до сих пор выправку! Держался молодцом, выстояв все официальные поздравления и выступления, как генерал, а потом его усадили в высокое кресло во главе праздничного стола.

Лиза успевала и помогать, и присесть за стол, поесть что-нибудь вкусненького, но на бегу, на бегу – уже следующий этап мероприятия, надо помогать, выступать!

Вот где-то между «помогать» и «выступать» ее и застал настойчивый звонок смартфона. Нервничая и раздражаясь, она «выковыряла» его из недр сумки, посмотрела на определитель и ничего не поняла – высветился какой-то загогулистый номер, иностранный, что ли, совершенно непонятный и абсолютно точно незнакомый ей.

– Да, – излишне резковато ответила Лиза.

На том конце помолчали, то ли тон ее напористый не понравился, то ли человек соображал, туда ли он попал, куда хотел, подумалось ей…

– Привет, – услышала она странно знакомый голос, но так и не разобрала, кто это.

И вдруг почувствовала, что по телу пробежал озноб непонятный, как предчувствие чего-то…

Как его взваливали на спину Малыша Витяй с Колей, Протасов практически не помнил, от слабости пребывая в состоянии кратковременной потери памяти, и как они добрались домой, как его снимали с коня – все это так и осталось в смутном тумане.

Четкость восприятия вернулась в ванной комнате, когда Коля помог ему раздеться и забраться в горячую ванну с душистой пеной, что соорудила для него Вера. Погружаясь по горло в эту пенистую субстанцию, Глеб почувствовал в теле блаженство и боль во всех мышцах одновременно и закрыл от удовольствия глаза.

– На от, – выдернул его из этого состояния Витяй, протягивая большую кружку с дымящимся чаем.

– Что это? – спросил Глеб, усаживаясь повыше и принимая кружку из рук конюха.

– Та Вера набодяжила травки всякие, и лимончик с медком, для сугреву от лихоманки, не приведи, господь! – пояснил Витяй, сделав некий размашистый неопределенный жест рукой, должно быть, обозначавший, что он перекрестился.

Уходить конюх, по всей видимости, не торопился, а вздохнул тяжко, потоптался на месте и, рассмотрев с неким подозрением предмет, стоявший перед ним, уселся на небольшой деревянный сундучок для вещей у ванны и принялся журить хозяина:

– Ты, что ж, Максимыч, совсем как волк какой в лес убег? – строго спросил он. – Что там давешние-то гости тебе такогось наговорили, что ты в чащу на погибель побежал?

– Да нормально все, Витяй, – отговорился Глеб. Сделал несколько больших глотков и откинул голову на бортик. – Захотелось пройтись.

– Пройтись это вона, – махнул рукой в сторону неугомонный конюх, – в белый лес! И до села, или вкруголя него, или вона на речку: хорошо пройтись! А то Коля бежит с утра до конюшни, говорит: «Максимыч кудась делся, калитка отперта, а следы евойные прямиком по кромке луга и в матерый!» Чегой там забыл-то?

– Да так, – не порадовал конкретикой Протасов.

– Да вот так-то! – кивнул недовольно Витяй. – Цел день тебя там носило! Как лешак тебя таскал-то, еле живой вышел! Я Малыша-то оседлал, так мы с Колей дозор устроили! Следы твои до самой кромки осмотрели, а дальше все – чащоба! Вот и ждали патрулем, в бинокль глядели, даже Верку в дозорные ставили, – и вдруг спросил с эдаким искренним сочувствием и волнением за него: – Совсем тебя, Максимыч, прикрутило, что ли? Душа намаялась?

– Ничего, Витяй, теперь отпустит, – улыбнулся грустно Глеб.

– Ну, смотри, – не сильно доверчиво отозвался Витяй, громко тягостно вздохнул и встал. – К лошадям пойду. Тоже испереживались, где ты, не пришел вить сегодня, не приголубил.

Глеб согрелся и изнутри и снаружи, разнежился окончательно в теплой воде и, почувствовав, что засыпает, начал выбираться из ванны. С трудом и тремя передыхами вытерся и оделся во все чистое и теплое, что сложила ему стопкой заботливая Верочка на полочке для белья.

Она же и поджидала его у дверей ванной комнаты, и подхватила под локоть, и повела в кухню.

– Вер, я вполне могу и сам передвигаться, – скорее для поддержания своего авторитета заметил Глеб.

– Да я так, чуть-чуть, – она не выпустила его руки из своего сильного захвата. – Глеб Максимыч, надо вам целебного бульончику попить.

Целебный куриный бульон он выпил, да с ломтем домашнего теплого хлеба, и теперь уж, точно еле передвигая ноги, сам дошкандыбал кое-как на второй этаж в свою спальную, рухнул на кровать и, уже засыпая, как-то умудрился натянуть на себя покрывало – укрылся, значит. И выключился.

– Папочка, – укорила его дочка, – я же просила тебя не плакать.

Она стояла возле его кровати, прижимая одной ручкой к боку сразу обеих любимых кукол, одетая в свое самое праздничное платье и в косыночке на лысенькой головке, и гладила его по руке маленькой ладошкой, от соприкосновения с которой по всему телу Глеба расходилось волнами тепло.

– Прости, детка, – повинился он, передвинулся на кровати, подхватил Алису под мышки, поднял, подвинулся к спинке, сел, усадил ее к себе на колени и погладил по головке. – Я больше не смог терпеть.

– Я не про слезки твои говорю, папочка, – серьезно объяснила она и приложила свою ладошку к его груди. – Я просила тебя не плакать здесь.

Он накрыл ее ручку своей большой ладонью, чувствуя исходящее от нее успокаивающее тепло.

– Здесь не получается, – грустно улыбнулся он ей, нагнулся и поцеловал в лобик.

– Это просто, папочка! – рассмеялась Алиса легоньким звонким смехом. – Я же никуда не делась, я же все равно с тобой! Никто никуда не девается!