Лицо Кошелева стало еще более тонким и прозрачным за эти два дня, цвет кожи приобрел восковой оттенок. Рот приоткрыт, создавалось впечатление, что он дышит. Но нет, это дышали тлетворные газы в процессе разложения внутренних органов.

Не было никакого сомнения – Карл Эдуардович уже не встанет.

По крайней мере, это казалось очевидным для Грениха, который повидал за свою жизнь тысячи трупов. И такие, которые не торопились выдавать признаков разложения, тоже попадались. Тому способствует множество причин, начиная от температуры воздуха, или воды, или почвы, где было обнаружено тело, а также наличия или отсутствия вентиляции.

У самого изголовья гроба возвышалась фигура жены Кошелева в узком темно-зеленом твидовом пальто с добрым меховым воротником, из которого выглядывала голова в зеленой шапочке, надвинутой низко на глаза. Высвеченных кудрей из-под нее было не разглядеть, наверное, она их скромно убрала назад. Офелия Захаровна с отсутствующим видом глядела в сторону, пунцовые губы были по-прежнему поджаты, и всем своим видом она показывала, что лишь терпит эти долгие минуты.

Рядом с ней стояла еще одна молодая женщина, даже скорее юная, ее Грених раньше, кажется, не видел. Маленькая, тоненькая в черном старомодном платье с высоким воротником до подбородка и плерезами на манжетах, как будто даже ей великоватое в плечах. На голову наброшена черная шерстяная шаль, один конец перекинут за спину, другой свисал на грудь, переплетаясь с косой пшеничного цвета – непривычно длинной для нынешних барышень, которые предпочитали короткие локоны. И эта шаль, и эта девичья коса придавала незнакомке вид Джульетты или нежной тургеневской девушки, совершенно здесь неуместной в толпе старух в тулупах, каких-то граждан в коротких пальто и бекешах, женщин в косынках, повязанных по-пролетарски, и шапочках-клош. Что-то в лице ее было знакомое, но Грених никак не мог уловить в чертах, что же именно заставило глядеть на девушку так пристально. Молочно-белая кожа с нездоровым румянцем, темные бровки, которых не коснулось новомодное течение выпиливать из них линию тоньше хирургической нити, ярко-синие глаза под припухшими веками.

С перекошенным плачем лицом она опускала руку ко лбу Кошелева, легонько гладила, будто желая его пробудить от страшной летаргии, но заметив чей-то укоризненный взгляд, тотчас принималась делать вид, будто поправляет венок. Потом ее лицо искривлялось в гримасе отчаяния, и она старательно глушила подступившие к горлу слезы.

«Неужели дочка Кошелева? – пронзило Грениха неожиданное озарение. – Ведь чем-то отдаленно похожа на него!»

И вдруг она подняла глаза и посмотрела прямо на Грениха. Он тотчас ее узнал по этому открытому взгляду, лишенному жеманства. Девушка с каштанами, которая довела его до гостиницы. А ведь он даже не узнал ее имени.

Явился преосвященный Михаил, и все обратились взглядами к нему. В белых одеждах, весь разукрашенный знаками крестов, надписями и изображениями серафимов, со своей деревянной панагией на груди, архиерей повернулся лицом к тому месту, где был когда-то престол, и приступил к последованию мертвенному.

Грених наблюдал, как дрожал в руках святого отца требник. Само отпевание в этих пустых без икон и престола стенах было пронизано каким-то потаенным трагизмом, возвращающим в далекие библейские времена, когда первые христиане, гонимые римлянами, вынуждены были проводить службы в пещерах.

Люди молчали, многие истово крестились. И голос преосвященного Михаила – такой чистый, звенящий, пронизывающий чуть ли не до самого костного мозга – парил над их головами стаей многокрылых серафимов. Никто и не заметил, что клирос был пуст: отпевание проходило без привычного хора.

Потом последовало прощание. Оно длилось значительно дольше, чем шла служба: вся вереница почла за необходимое подойти к покойному, каждый хотел убедиться в правдивости легенды и собственными глазами увидеть: хоронят мертвого или живого? В храм втекал бескрайний людской поток в одни двери, вытекал в другие. Были и такие, которые подолгу, склонившись, изучающе разглядывали, иногда целыми группами, под своды купола взлетали сухие вердикты и мнения. Постепенно похороны превратились в научный коллоквиум, а тот, в свою очередь, в хаотичную свалку. Бесстыдные фотокорреспонденты озаряли стены храма вспышками, трое журналистов обступили архиерея и засыпали его вопросами, еще от двоих пришлось отмахиваться начальнику милиции.

Милицейские предприняли попытку разогнать участников паломничества, начались беспорядки, ругань, даже драки. Гроб подняли под возмущенные вскрики тех, кто не успел добраться до покойника, вынесли под всеобщее оживление и протест. Как его поставили на погребальные дроги и двинулись к кладбищу, Грених уже не видел – был оттеснен далеко назад. Майка нервно работала локтями, пытаясь выбраться наружу, чуть не потеряла свою буденовку. И откуда в Зелемске столько народу? Ведь тишайшим городком был, площади пустынны, экипажей нет, не шумели школьники, не бегали мальчишки, даже газетчики и те не оглашали пустоту улиц гортанным выкриком, в иных городах горячо оповещавшим горожан об очередной сенсации или новом съезде РКП(б). А тут вдруг такой крестный ход.

– Лучше вернуться, – остановил Грених дочь, когда, будучи уже в парке, понял, что к могиле Кошелева они смогут пробраться разве только по верхушкам надгробий и крестов.

Майка поджала губы и, недовольная, повернула к дороге. В гостиницу возвращались, сделав основательный крюк.

Позже все общество направилось в дом председателя исполкома. Как тесть покойного, Захар Платонович взял поминальные хлопоты на себя. Маричев жил на противоположном кладбищу конце города – минут двадцать езды. Аркадий Аркадьевич прикатил за Гренихом на старой, времен мировой войны, немецкой мотоциклетке. Грохот мотора был слышен за версту. В лесу под окнами поднялась и, тревожно щебеча, вспорхнула стайка воробьев, испуганных внезапным появлением железного коня, изрыгающего клубы, терпко пахнущего бензином дыма. Грениха он застал у крыльца гостиницы, явился проинструктировать в отношении возможных вопросов со стороны общества.

– Нужно, чтобы вы пресекли все толки, – не заглушая мотора и перекрикивая гул, вещал он. Майка выпучила глаза на машину, на шлем начальника с кругляшами очков и жесткие перчатки и восхищенно охала. – И научно объяснили, что мертвец из могилы не встанет. Возможно, там тоже будут фотографы и кинохроникеры. Смерть Кошелева произвела фурор… Боюсь, мне за этот цирк еще предстоит ответить. По-тихому хотел, а вышло… В общем, товарищ Грених, спасайте положение. Одна на вас надежда. Объясните журналистам на пальцах, что это есть такое – ваша нарколепсия, как ею болеют и почему пришлось покойного хоронить без вскрытия. Давайте, лезьте в коляску, только второго шлема у меня нет. Но здесь недалеко.

Небольшой каменный дом председателя исполкома стоял в самом конце Краснознаменской улицы. Через дорогу, ведущую в одну сторону в соседнее село, в другую – к Кошелевской фабрике, простиралось готовое к зимовке поле, а за его