Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И здесь очень важно понять и почувствовать, что литургия не изображает и не повторяет Тайную Вечерю, литургия не изображает смерть и Воскресение Христово. Литургия даже не напоминает нам о них, а именно включает нас в Тайную Вечерю и являет нам Его смерть и Его Воскресение. Александр Шмеман постоянно подчеркивает, что литургия ничего не изображает: она являет нам Его смерть, она являет нам Его Воскресение. Литургия, таким образом, – это не Божий театр, в котором при помощи символических действий воспроизводится история смерти и Воскресения Христова, история Его Тайной Вечери и т. д. Литургия – это что-то абсолютно непостижимое умом. Она ничего не изображает и не повторяет; она являет. Она включает нас в Тайную Вечерю и являет нам Царствие Божие.
И не случайно поэтому ее торжественная часть начинается словами: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь». Что значит «благословить Царство»? Это значит признать и исповедать его как высшую и последнюю ценность, как главное в нашей жизни. И поэтому мы исповедуем Царство «ныне и присно и во веки веков». И вся община без исключения восклицает на это свое «аминь»: «да, так есть и так будет». И беда наша, наверное, заключается еще и в том, что в сегодняшней церковной жизни не вся община, а только певчие на клиросе (и далеко не всегда эти певчие – участники литургии, иногда это просто специально приглашенные в хор артисты) восклицают это «аминь». Ведь это наше с вами «аминь», «аминь» всей нашей общины, всей без исключения: да, так есть и так будет! Есть очень хороший обычай в Украине, когда поет весь храм. У греков так тоже бывает, что поют не певчие, а весь храм, все до единого.
Как-то я был в греческом храме в Париже, и старый, почтенный и очень мудрый настоятель перед началом службы передо мной извинился и сказал: «Наверное, вам будет трудно участвовать в нашей литургии». Я не понял, почему. Служба началась. Надтреснутым своим старческим голосом он произнес: «Благословенно Царство…» – и все, кто находился в храме, человек триста как минимум парижских греков воскликнули «аминь», и на каждое из прошений, которые он тихим своим голосом возглашал: «Миром Господу помолимся», – они отвечали «Господи помилуй» все вместе. В храме не было ни одного человека, который бы не пел. Ну, разумеется, далеко не у всех молящихся был музыкальный слух, далеко не все умели петь. Разумеется, в этом хоре не было регента, и поэтому действительно первые десять минут вынести эти песнопения, вынести эти восклицания «Господи, помилуй» и «аминь» в конце, после возгласа, мне было трудно. Но как только эти первые десять минут прошли, я понял, в какой удивительной литургии я сегодня принимаю участие. Я понял, что эта литургия – подлинное торжество веры, подлинное наше включение в мистическую жизнь Церкви, в Тайную Вечерю Христову и в тайну смерти Господа, в тайну Его Воскресения.
Да, мы привыкли участвовать в чинных богослужениях, где поются достаточно сложные и прекрасные песнопения. И много есть в песнопениях церковных такого, что очень важно для слуха верующего человека, что пробуждает в нас молитвенный дух, что умиляет нас и восхищает не в переносном даже, а в прямом смысле этого глагола – поднимает нас на небо. Потому что литургия – это таинство, в котором мы с вами становимся гражданами не простого царства, а Царства Небесного. Поэтому богослужебные песнопения для нас не просто очень дороги как память о вере наших предков – нет, они нужны нам для пробуждения нашей собственной веры. Но, с другой стороны, когда поет весь храм, все вместе, все до единого, это делает литургию совершенно особенной, абсолютно ни с чем не сравнимой, это делает литургию уже не простой [службой] в церковном смысле, а подлинным таинством, где всё непонятно и всё удивительно прекрасно. И действительно, через участие в такой литургии становишься другим, делаешь шаг в то Царство Небесное, которое нам уже даровано, которое среди нас уже присутствует, уже живет своей жизнью, но которого мы с вами упорно не замечаем. Вот почему нам всем вместе надо думать о том, как мы можем участвовать в литургии, как мы можем не вслушиваться в то «аминь», которое поют певчие на клиросе, а сами все вместе возглашать это древнее слово, которое, повторяю, означает: «да, так есть и так будет».
Поскольку сейчас идет рождественский пост, скажите, чего нельзя есть в это время?
Старые московские священники на так прямо поставленный вопрос прямо отвечали: «Людей нельзя есть». Мы с вами должны понять, что пост – это не диета, не воздержание, что пост – это наше добровольное приношение Богу. Это первое. Пост может быть только добровольным. Поэтому насильно заставлять людей, особенно больных людей, есть постную пищу нельзя. Это грех. Во-вторых, пост должен быть по силам. Поэтому каждый и каждая из православных христиан и христианок должны обсуждать со своим духовником: до какой степени мы в силах поститься. Одному по силам пост по уставу; другому – особенно это касается начинающих христиан, которые только первый, второй или третий раз вступают в пост – не по силам еще уставной пост. Духовник вам может посоветовать, каким образом вы сможете пройти сорокадневное очищение постом. Для третьих пост пищевой в силу болезни, в силу диеты должен быть ослаблен или даже отменен. Но