Все это накладывалось на бытовые неурядицы, стесненность в средствах, частые конфликты на работе (сначала в Шамординской школе, а потом в школе в Высокиничах).

Экзистенциальная несвобода как результат постоянного нахождения в окружении людей любящих, родных и близких, но при этом бессознательно нарушающих privacy и не понимающих этого.

От подообной заботы, внимания и восхищения некуда было деться: дефицит любви обернулся ее профицитом.

Стремление к любви и смятение перед ее многообразием, желание одиночества и страх перед ним, жажда творчества и мучительная неуверенность в избранном пути — эти жернова перемалывали Булата. Но и не только его — Галину не в последнюю очередь.

Другое дело, что для Окуджавы это был вполне осознанный поиск самого себя, или, как мы уже говорили, война с самим собой, а вот для Гали — в большей степени интуитивное блуждание впотьмах вслед за любимым человеком, поиск своего зеркального отражения в его глазах. Но слишком часто Булат, увы, смотрел в пространство, куда-то в сторону.

Кстати, этот отстраненный взгляд Окуджавы мимо сохранился на многих его фотографиях, особенно на групповых портретах, казалось, что он видит что-то большее и знает нечто, предназначенное только посвященным.

А Галина Васильевна старалась всегда быть рядом с Булатом.

Она работала школьным учителем вместе с мужем.

В Высокиничах осталась дорабатывать учебный год до конца одна, потому что после конфликта с директором школы — Михаилом Илларионовичем Кочергиным Окуджава с нового календарного года нашел себе работу в Калуге, куда и уехал.

Можно предположить, что это несовпадение маршрутов, если угодно, стало одним из первых несхождений супругов — он стремился двигаться вперед к намеченной цели, она же была вынуждена соответствовать обстоятельствам, в частности, штатному расписанию средней общеобразовательной школы в селе Высокиничи.

2 января 1954 года у Булата и Галины родился сын Игорь.

Эти полные драматизма слова Булат Шалвович напишет незадолго до своей смерти в 1997 году.

Своего сына он переживет на полгода.

О том, как реагировал Булат на рождение Игоря, мы можем судить, читая письма молодых и счастливых родителей.

Б.Ш. Окуджава: «Сейчас пойдем и напьемся крепко вусмерть. Мы были очень за тебя спокойны, почему — не знаю. Что тебе принести покушать, и сейчас же ответь, как ты себя чувствуешь и видела ли ты Пикелишу (шуточное прозвище, данное ребенку еще до его рождения)? И какой он, а тебе он понравился?»

Г.В. Смольянинова (Окуджава): «О себе я писать ничего не придумаю, и вот уже беспокоит малышка, он совсем не ест, сегодня утром в 9 ч. немножечко первый раз покушал… Врачи говорят, что бывает, еще возьмется за вас, но я уже волнуюсь. Пикелишу хороший, он смугленький, волосики у него темненькие, а брови и ресницы светлые, глаза синие, овал лица тоже мой».

Б.Ш. Окуджава: «Пересылаю тебе поздравительные телеграммы… Как твое здоровье? Как Пикелишь?.. Сегодня посылаем тебе булочки… Ждем тебя. Вчера я купил в магазине ванночку».

Б.Ш. Окуджава: «Сегодня Игорьку выправил первый документ… Поцелуй Пикелиша от меня крепко. Поменьше волнуйся за него, ничего с ним не приключится. Будешь волноваться — будет он крикунчик… Крепко целую, Булат».

Конечно, Окуджава был рад, что в их с Галиной жизни наступал новый период, и все это понимали, однако об отцовстве у него к тому времени сложилось свое представление, ведь по сути он заменил отца своему младшему (на десять лет) брату Виктору.

Сам Булат, выросший без отца, чувствовал на себе ответственность за младшего брата, не имея, впрочем, в этом статусе (статусе главы семьи) собственного жизненного опыта.

Так получалось, что они с Виктором всегда были вместе.

Так случилось, что Булат стал учителем Виктора и в школе.

Скорее всего, ответственность воспринималась старшим братом как разновидность жесткости, армейской дисциплины и чрезмерной требовательности (о частых конфликтах братьев в Шамордино мы уже говорили). При этом сам Булат едва ли видел себя в той роли, которую он уготовил своему младшему брату Виктору.

Думается, что в данном случае речь может идти о так называемом «синдроме старшего брата», который заключается в том, что старший в силу объективных причин находит себя принадлежащим высшим целям (политике, науке, творчеству) и абсолютно не воспринимает людей слабых и менее отвественных, нежели он сам. Роль таких (пропащих) людей, как правило, играют младшие братья, которые постоянно держат старшего в напряжении, не вызывают его доверия, на них нельзя положиться, хотя очень часто это не соотвествует действительности, но признаться в том, что он неправ, старший не может, потому как видит в этом слабость, а у него нет слабостей.

Интересные воспоминания об Окуджаве оставил русско-американский писатель и журналист Владимир Исаакович Соловьев (личность неоднозначная, отчасти даже и одиозная, хорошо известная в русских эмигрантских кругах своими резкими, порой на грани фола комментариями): «Еще были непростые отношения с младшим братом, которого Булат в молодости всюду таскал за собой, но воспрепятствовал его подростковому роману, а как тот считал — сломал ему жизнь: так и остался холостяком и так и не простил Булата, навсегда прекратив с ним отношения. За пару дней до смерти Булат сочинил покаянный стих:

На совести усталой много зла? Душевная усталость от жизни? Либо тот комплекс стихотворца, о котором довольно точно написал Дэзик Самойлов применительно к Заболоцкому:

Для внешней жизни у Булата в самом деле оставалось немного — он весь расходовался на литературу. Отсюда его круглое одиночество: несмотря на несколько верных друзей и тьму поклонников и поклонниц, всенародный бард был типичным интровертом. Так случается сплошь и рядом: известные юмористы (Зощенко, например, или Довлатов) были по жизни беспросветными пессимистами, а тончайшие лирики — замкнутыми, сухими людьми, как тот же Тютчев, возведший свою обособленность в жизненный принцип: «Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои!» Не говоря о Фете, авторе любовных шедевров, который довел возлюбленную бесприданницу до самоубийства и женился на деньгах. По тому же закону противоположностей, утешительные и слезоточивые лирики, типа Окуджавы, должны быть хладными, как лед. Или он душевно поизрасходовался в молодости? В чем убежден, так это в его однолюбии: старая любовь могла умереть, могла и выжить, но вряд ли оставила место для новой. Душевная атрофия предшествует обычно физической».