Архинаместник прерывает перечисление, которое делает доктор Пул.

– А вы еще утверждаете, что люди не одержимы Велиалом! – восклицает он, качая головой. – Невероятно, до какой степени предубеждение может ослепить даже самых умных и высокообразованных…

– Да, да, это все мы слышали, – нетерпеливо перебивает его вождь. – Хватит болтать, ближе к делу! Что вы против всего этого можете предпринять?

Доктор Пул откашливается:

– Работа предстоит долгая и весьма трудоемкая.

– Но мне нужно больше еды сейчас, – безапелляционно заявляет вождь. – Уже в этом году.

Предчувствуя недоброе, доктор Пул волей-неволей объясняет, что болезнеустойчивые разновидности растений можно вывести и испытать лет за десять – двенадцать. А ведь остается еще вопрос с землей: эрозия разрушает ее, эрозию нужно остановить любой ценой. Но террасирование, осушение и компостирование земли – это огромный труд, которым нужно заниматься непрерывно, год за годом. Даже в прежние времена людям не удавалось сделать все необходимое для сохранения плодородности почвы.

– Это не потому, что они не могли, – вмешивается архинаместник. – Так было потому, что они не хотели. Между второй и третьей мировыми войнами у людей имелось и необходимое время, и оборудование. Но они предпочли забавляться игрой в политику с позиции силы, и что в итоге? – Отвечая на свой вопрос, архинаместник загибает толстые пальцы: – Растущее недоедание. Все большая политическая нестабильность. VI в конце концов – Это. А почему они предпочли уничтожить себя? Потому что такова была воля Велиала, потому что Он овладел…

Вождь протестующе поднимает руки:

– Ладно, ладно. Это не лекция по апологетике или натуральной демонологии. Мы пытаемся что-нибудь сделать.

– А работа, к сожалению, займет немало времени, – говорит доктор Пул.

– Сколько?

– Значит, так. Лет через пять можно обуздать эрозию. Через десять будет ощутимое улучшение. Через двадцать какая-то часть вашей земли вернет плодородие процентов на семьдесят. Через пятьдесят…

– Через пятьдесят лет, – перебивает его архинаместник, – число уродств у людей по сравнению с нынешним удвоится. А через сто лет победа Велиала будет окончательной. Окончательной! – с детским смешком повторяет он, затем показывает рожки и встает. – Но пока я за то, чтобы этот джентльмен делал все, что может.

Наплыв: голливудское кладбище. Камера проезжает мимо надгробий, с которыми мы познакомились в предыдущее посещение.

Средний план: статуя Гедды Бодди. Камера проезжает сверху вниз по изваянию, пьедесталу и надписи.

«Всеми признанная любимица публики номер один. „Впряги звезду в свою колесницу“».

За кадром слышится звук втыкаемой в почву лопаты и шуршание песка и гравия, когда землю отбрасывают в сторону.

Камера отъезжает, и мы видим Лулу, которая, стоя в трехфутовой яме, устало копает.

Звук шагов заставляет ее поднять голову. В кадре появляется Флосси, уже знакомая нам толстушка.

– Как идет, нормально? – спрашивает она.

Вместо ответа Лула кивает и тыльной стороной ладони утирает лоб.

– Когда дойдешь до жилы, дай нам знать, – требует толстушка.

– Это будет не раньше чем через час, – угрюмо отвечает Лула.

– Ничего, детка, не сдавайся, – утешает Флосси с приводящей в бешенство сердечностью человека, стремящегося подбодрить товарища. – Приналяг, докажи им, что сосуд может сделать не меньше мужчины! Если будешь хорошо работать, – бодро продолжает она, – может, надзиратель разрешит тебе взять нейлоновые чулки. Смотри, какие мне достались сегодня утром!

Флосси вытаскивает из кармана желанный трофей. Не считая некоторой зелени в районе носка, чулки в превосходном состоянии.

– Ах! – с завистью и восхищением вскрикивает Лула.

– А вот с драгоценностями нам не повезло, – пряча чулки, жалуется Флосси. – Только обручальное кольцо да паршивый браслет. Ладно, будем надеяться, эта не подведет. – Толстушка похлопывает по мраморному животу «любимицы публики номер один». – Ну, мне пора назад. Мы откапываем сосуд, похороненный под красным каменным крестом. Знаешь, такой высокий крест у северных ворот.

Лула кивает и говорит:

– Как только лопата упрется, я за вами приду.

Насвистывая песенку «Гляжу на дивные рога», толстушка выходит из кадра. Лула вздыхает и снова принимается копать.

Чей-то голос необычайно нежно произносит ее имя. Она резко вздрагивает и оборачивается на звук.

Средний план с точки, где стоит Лула: доктор Пул осторожно выходит из-за гробницы Родольфо Валентине[118].

В кадре снова Лула. Она вспыхивает, потом делается мертвенно бледной. Рука ее прижимается к сердцу.

– Алфи, – шепчет она.

Доктор Пул входит в кадр, спрыгивает к ней в яму и, ни слова не говоря, обнимает девушку. Их поцелуй полон страсти. Затем она утыкается лицом ему в плечо.

– Я думала, что никогда больше тебя не увижу, – прерывающимся голосом говорит Лула.

– За кого ты меня принимаешь?

Ботаник опять целует ее, потом, отодвинув девушку от себя, вглядывается ей в лицо.

– Ты почему плачешь? – спрашивает он.

– Ничего не могу с собой поделать.

– Оказывается, ты еще красивее, чем мне запомнилась. Не в силах говорить, Лула качает головой.

– Улыбнись, – велит доктор Пул.

– Не могу.

– Улыбнись, улыбнись. Я хочу снова их увидеть.

– Что увидеть?

– Улыбнись!

Лула улыбается – вымученно, но в то же время нежно и страстно. Ямочки на щеках пробуждаются от долгой печальной спячки.

– Вот они! – в восторге кричит он. – Вот они! Осторожно, словно слепой[119], читающий Геррика[120]по системе

Брайля, доктор Пул проводит пальцами по ее щеке. Лула улыбается уже не так вымученно; под его прикосновением ямочки становятся глубже. Он радостно смеется.

Насвистываемая кем-то за кадром мелодия «Гляжу на дивные рога» от далекого pianissimo переходит к piano, потом к mezzo forte[121]. На лице у Лулы появляется ужас.