Обширная миссис Китченс (в больших пунцовых цветах на темно-синем) весь вечер с тревогой следила за нарастанием боевого духа мужа и время от времени подходила ко мне.

— Сделайте что-нибудь, — шипела она мне в ухо. — Скажите Оринде, чтобы она оставила в покое моего Леонарда.

Усы Леонарда вибрировали возле шеи Оринды. И мне казалось, что тут действовать надо по-другому. Но под настойчивые и повторявшиеся понукания миссис Китченс я подошел к ним и услышал взволнованный и жалобный скулеж Леонарда.

— Я бы сделал для вас, Оринда, все. Вы же знаете, все. Но вы перешли на сторону врага. И мне невыносимо видеть, как он пускает возле вас слюни, это отвратительно...

— Проснитесь, Леонард, — беззаботно бросила Оринда, не замечая бушующей лавы под довольно нелепой внешностью, — это новый мир.

Подводные течения могли бурлить и завихряться, но Оринда определенно объединила партию вокруг Джулиарда. В ту ночь в нашей комнате отец буквально не хотел слышать и слова, сказанного о ней. Он решительно приложил палец к губам и вытащил меня в коридор, плотно закрыв нашу дверь.

— Что случилось? — заинтригованный, спросил я.

— Сегодня вечером редактор «Газеты Хулуэстерна» спросил, думаю ли я, что люди, голосующие за меня, глупые?

— Но это же чушь. Это... — Я замолчал.

— Да. Помнишь, когда мы шутили насчет глупых избирателей, мы были здесь в спальне одни. Ты никому не повторял наши слова?

— Конечно, нет.

— Тогда откуда «Газета» знает?

— Ушер Рудд, — медленно проговорил я, вытаращив глаза. Отец кивнул.

— Ты рассказывал мне, что механик — Терри, его так зовут? — был уволен, потому что Ушер Рудд подслушал его разговор в постели с помощью одного из устройств, которые улавливают голоса по слабой вибрации оконного стекла?

— Ушер Рудд, — в ярости воскликнул я, — хочет доказать, что я не твой сын.

— Это неважно, он проиграет.

— Он Оринду тоже преследует, не говоря уже о Бетьюнах.

— Он думает, что если забросает грязью, то что-нибудь да останется.

Не давай ему никакого повода.

Дни проходили, и каждый мог убедиться, что сальто-мортале Оринды имело влияние только в Хупуэстерне. В Куиндле уже меньше, и совсем немного в деревнях, точками разбросанных по карте, где был один церковный шпиль, пара пабов и одна телефонная будка. Приветствия и аплодисменты встречали ее возле дома. А где-нибудь, скажем, в Миддл-Лэмпфилд (население 637 человек), когда она приезжала убеждать избирателей, они ограничивались вежливым "О-о?

Ах!" и возвращались к своему сидру домашнего производства. В большинстве деревень сидр, вылитый в глотки избирателей, действовал гораздо эффективнее, чем целование младенцев. И крепкая голова отца, приспособленная к пенистому яблочному продукту, заработала ему одобрение. Каждый день во время ленча мы ездили от паба к пабу (я за рулем), и я привык выслушивать приговор избирателей.

— Хороший парень твой отец, он понимает, что нам в деревне надо. Думаю, я буду голосовать за него. Этот Бетьюн, говорят, городской адвокат. А ты знаешь, как мы о них обо всех думаем. — И мой собеседник опускал большой палец вниз.

Отец заставлял их смеяться. Он знал, сколько стоит сено. Они бы пошли за ним на Южный полюс. Оринда полагала, что деревни — напрасная трата времени. Так же считал и Мервин.

— Они проголосуют за парня, с которым играли в дротики, — улыбался отец, будто не замечая двойного нажима. — Хотя я платил за свою выпивку, они платили за свою. И никто никому не обязан.

Оринде не нравился сидр, и она не любила пабы. Лаванда, к моему удивлению, любила и то, и другое. Поэтому отец, Лаванда и я провели несколько дней, разъезжая в серебристо-золотом «рейнджровере» по отдаленным деревням и таская за собой «мыльный ящик». Мы проверяли, чтобы ни один избиратель не остался (как говорил отец) неперевернутым. А на следующей неделе пришла очередь Оринды: она чуть не погибла.

Во вторник последней недели хождения от двери к двери от миссис Уэллс наконец прибыл с посыльным ящик с моим имуществом и велосипед.

Наверху в нашей комнате отец с интересом и любопытством рассматривал скудные свидетельства моей жизни. Два приза за победы в стипль-чезе среди любителей, несколько фотографий: я на лошади или на лыжах, групповые школьные снимки, застывшая команда, я сижу в первом ряду, а капитан обнимает кубок (за стрельбу в цель), книги по математике и по истории скачек с биографиями жокеев. Одежда, не слишком много, потому что, к своему отчаянию, я продолжал расти.

Отец взял мой паспорт, свидетельство о рождении и фотографию в рамке его свадьбы с моей матерью. Он вытащил снимок из рамки и несколько долгих минут разглядывал его. Потом провел пальцем по ее лицу и глубоко вздохнул.

— Ты ее помнишь? — неосторожно спросил я. — Если бы она вошла сейчас в комнату, ты бы узнал ее?

Он так мрачно взглянул на меня, что я сообразил: мой вопрос — непростительное вторжение.

— Разве ты когда-нибудь забудешь свою первую, — только и сказал он после паузы. Я сглотнул.

— У тебя уже была первая? — спросил он.

Я онемел, от неловкости разучившись говорить. Но в конце концов выдавил правдивый ответ:

— Нет.

Он кивнул. Это был момент почти невыносимой интимности, первый между нами. Но отец остался абсолютно спокойным и фактически дал мне время прийти в себя.

Он рассортировал бумаги, которые привез в кейсе из недавней поездки в Лондон, положил туда мои документы, звучно щелкнул замком и объявил, что сейчас мы наведаемся в «Газету Хупуэстерна». Но фактически мы поехали к редактору, который был одновременно издателем и владельцем единственной городской ежедневной газеты. Когда мы вошли, он встал из-за стола. В рубашке с длинными рукавами, усталый, средних лет и, судя по тону его колонки на первой полосе, въедливый.

— Мистер Сэмсон Фрэзер, — начал отец, называя его полным именем, когда мы прошлым вечером встретились с вами, вы спросили, думаю ли я, что люди, которые голосуют за меня, глупые?

Сэмсон Фрэзер при всей его важности в Хупуэстерне по весовой категории не соответствовал моему родителю, заинтересованный, подумал я.

— М-м-м... — промычал редактор.

— К этому мы через минуту вернемся, — продолжал отец. — Но сначала я хочу, чтобы вы кое-что просмотрели.

Он расстегнул замки кейса и открыл его.

— Я принес следующие документы, — он вынимал бумаги и раскладывал их перед редактором. — Свидетельство о моем браке. Свидетельство о рождении сына. Паспорта мой и сына. Фотография моей жены и меня, сделанная на нашей свадьбе. На оборотной стороне, — он перевернул фотографию, — вы видите имя профессионального фотографа, его копирайт и дату. Здесь также свидетельство о смерти моей жены. Она умерла от осложнения после рождения нашего сына. Этот сын, Бенедикт, мой единственный ребенок, был рядом со мной во время избирательной кампании.