– Скажи это евреям, – вставил Дарт.

Они все были шокированы, но не слишком. Марджори Биншем сказала:

– Выйдите все. Я здесь сама разберусь с мистером Моррисом. – Она повернулась к Роджеру. – И вы, полковник, тоже. Выходите.

Конрад промычал:

– Это же небезопасно…

– Что за чушь! – оборвала его Марджори. – Выходите немедленно.

Они повиновались и, посрамленные, стараясь не глядеть друг на друга, потянулись из комнаты.

– Прикройте дверь, – приказала она, и выходивший последним Роджер закрыл за собой дверь.

Она вела себя совершенно без суеты, никаких лишних движений, очень уравновешенно и уверенно. На ней было темно-синее пальто с торчащим из-под него белым круглым воротничком, как у священнослужителей, таким же, как в прошлый раз. И вообще она была такой же, как в прошлый раз – волнистые седые волосы, хрупкая фигурка, пронзительные ястребиные глаза.

Она критически оглядела меня изучающим взглядом и сказала:

– Вчера вы позволили взорвать себя, а сегодня дали топтать себя ногами. Что же это получается, а? Не очень умно.

– Нет.

– И отойдите от стены. Вы пачкаете ее кровью.

– Я ее потом покрашу.

– Почему у вас столько крови?

Я рассказал ей о своих синяках, царапинах, ранах и ранках и скобах, поставленных медиками в больнице.

– Похоже, – сказал я, – часть из них выскочила со своего места.

– Понятно.

На несколько мгновений она, казалось, пребывала в нерешительности, что совершенно не подходило ее облику сильного, с твердой волей человека. Потом она сказала:

– Если желаете, я могу освободить вас от нашего соглашения.

– О? – изумился я. – Нет, отчего же, соглашение остается в силе.

– Я никак не ожидала, что вы так пострадаете.

Я моментально оценил ситуацию. Пострадал я или нет, серьезно или несущественно, было некоторым образом неважно. Я постарался забыть об этом. Нужно было сосредоточиться на чем-нибудь другом.

– Вы знаете, – спросил я, – кто подложил взрывчатку?

– Понятия не имею.

– Кто из Стрэттонов был бы способен на это?

– Никто.

– А как насчет Форсайта?

Ее лицо мгновенно сделалось жестким.

– Как бы там ни было, – отрезала она, – Форсайт никакой не эксперт по взрывам.

– Может быть, у него были причины нанять кого-то?

Помолчав, она проговорила:

– Не думаю.

У меня вспотел лоб. Инстинктивно я поднял руку, чтобы вытереть его, и закачался, отчего пришлось ухватиться за костыль, чтобы восстановить равновесие и не шлепнуться на пол. Тело обожгло болью, раны саднили с удвоенной силой. Я стоял, не двигаясь, не шевелясь, глубоко дышал, тяжелый момент миновал, я мог оставаться на ногах.

– Сядьте, – приказала Марджори.

– Это может оказаться еще хуже.

Она уставилась на меня. Я улыбнулся.

– Моим детям это кажется очень смешным.

– Но это совсем не смешно.

– Не очень.

Медленно, с расстановкой, она произнесла:

– Вы будете предъявлять Киту обвинение в нанесении телесных повреждений? И Ханне?

Я покачал головой.

– Почему нет? Они же избивали вас ногами. Я сама видела.

– И вы так скажете на суде?

Она заколебалась. Она пригрозила тогда полицией, чтобы только припугнуть, не более того, чтобы только прекратить драку.

Я подумал о договоре, заключенном моей матерью с лордом Стрэттоном, желавшим замять то, что случилось, и не предавать гласности склонность Кита к насилию. Ее молчание оказалось для меня очень прибыльным. Инстинкт подсказывал мне поступить так же, как моя мать.

Я сказал:

– Будет время, я расквитаюсь с Китом, но так, чтобы не сталкивать вас с вашей семьей, тем более публично. Это будет наше личное дело, только между ним и мной.

Нетрудно было заметить, с каким облегчением и с какой церемонностью – и очень к месту – она проговорила:

– Желаю вам самого доброго.

За окном послышалась сирена полицейской машины, скорее сообщавшей о прибытии, нежели требовавшей поторопиться.

В общем, полиция все равно приехала. Видно было, что Марджори отнюдь не в восторге, а я так устал, что уже ни на что не реагировал. Тут открылась дверь, впустив в комнату гораздо больше людей, чем могло в ней уместиться.

Кит пытался завладеть вниманием блюстителя закона и убедить его, что я нанес его внуку серьезные телесные повреждения.

– Джеку, – спокойно заметил Роджер, – не следовало бы бить ногами лежачего.

– Ну а вы можете выметаться отсюда, – прошипел Кит. – Я говорил вам. Вы уволены.

– Не делайте из себя посмешища, – вспыхнула Марджори. – Полковник, вы не уволены. Вы нам нужны. Пожалуйста, останьтесь здесь. Решение об увольнении может быть принято только большинством голосов членов Совета директоров, и такого большинства не получится.

– Ничего, Марджори, – прохрипел трясущийся от унижения Кит. – Скоро я и от тебя избавлюсь.

– Послушай, Кит… – начал Конрад.

– И ты тоже заткнись, – с ненавистью произнес Кит. – Трибуны взорвал ты сам или твой шантажист-архитектор.

В комнате воцарилось мертвое молчание, у потрясенных Стрэттонов отвисла челюсть. Воспользовавшись паузой, полицейский с важным видом раскрыл свою записную книжку, куда уже была занесена заранее подготовленная повестка дня, и спросил, кто из членов семьи обычно ездит на зеленой, шестилетней давности «Гранаде» с проржавевшим левым передним крылом.

– А при чем это здесь? – удивился Дарт.

Не отвечая на его вопрос, полицейский повторил свой.

– Ну я, – сказал Дарт. – Что из этого?

– Не въезжали ли вы за рулем этого автомобиля через главные ворота ипподрома вчера в восемь двадцать утра и не вынудили ли вы мистера Гарольда Квеста отпрыгнуть с дороги, чтобы избежать серьезных телесных повреждений, и не сделали ли вы непристойного жеста, когда он стал возмущаться?

Дарт чуть было не расхохотался, но благоразумие вовремя взяло верх, и он удержался.

– Нет, я этого не делал.

– Не делали чего, сэр? Не въезжали в главные ворота? Не заставляли мистера Квеста отпрыгивать с дороги? Не делали непристойного жеста?

Дарт беззаботным тоном произнес:

– В восемь двадцать вчерашнего утра я не въезжал никуда, я вообще в это время не ехал на машине.