Я перехожу к другой смотровой площадке, с благоговением приближаясь к зеленой скамейке. Но меня ждет разочарование — здесь уже, закрыв глаза, греются на солнце трое увешанных фотоаппаратами туристов, так что мне места на скамейке не осталось. Яоблокачиваюсь на ограду и смотрю вниз, туда, где скалы встречаются с морем, любуюсь на пустую белую лодку, которая покачивается на бирюзовых волнах. Я наклоняю руку, чтобы циферблат часов не отсвечивал на солнце. С минуты на минуту…

Оборачиваясь к ступеням, я стараюсь высмотреть в гуще листьев Люка или хотя бы его одежду. Но вижу только калифорнийские сандалии, дополненные (непостижимо!) темно-синими носками, пару лакированных туфель цвета бронзы, плетеную соломенную сумку и чьи-то ноги с чрезвычайно варикозными венами. Потом я вижу завязанные вокруг пояса джемпера, рюкзаки, бейсболки и карты путеводителей. Потом я вижу след самолета в голубом-голубом небе. Потом…

— Ты влюбилась? — спрашивает меня Люка. Какое-то мгновение я не знаю, где верх, где низ.

— Мне кажется, все должны влюбляться в это удивительное место, — тихо говорит он.

— Пожалуй… — соглашаюсь я. Интересно, он тоже слышит, как оглушительно колотится мое сердце?

— Ты хотела бы жить в Италии? — Люка радостно улыбается.

— Я просто хочу жить! — неожиданно говорю я. Что же все-таки происходит? Как будто вместо обычных феромонов от Люка исходит аромат эликсира правды, и та часть меня, которая столько лет была вынуждена молчать, получила наконец возможность говорить.

— Сейчас ты не живешь?

— Я потратила много времени впустую, — грустно признаюсь я.

— Может, ты просто хранила энергию до сегодняшнего дня? — оптимистично предполагает Люка. — Может быть, новая жизнь начинается сегодня?

А что, если он прав? Что, если мне дарована вторая попытка? По спине у меня бегут мурашки.

— Я так долго чувствовала себя уставшей, — говорю я.

— От чувства усталости устаешь, — улыбается Люка. — Иногда спишь часов двенадцать и все равно не чувствуешь себя, ну, бойким.

Я смеюсь над тем, какое слово он подобрал.

— К чему ты это говоришь?

— Я думаю, у тебя должно быть что-то, ради чего стоит просыпаться.

— А у тебя это есть? — спрашиваю я.

— Да. У меня есть две такие вещи. Первая — это магазин…

«Который мама хочет у тебя забрать», — виновато думаю я, замечая у него в руках бухгалтерские книги.

— А вторая…

— Вторую увидишь в обед… — ухмыляется Люка.

Секунду я молча его рассматриваю.

— Это равиоли, да? — любопытствую я. — Говорят, на Капри — самые лучшие в мире равиоли.

— Самые лучшие, это, правда, — подтверждает он. — А там, куда мы идем, они лучшие из лучших!

Мы легко шагаем обратно в магазин за мамой (нет добра без худа), а оттуда — прямиком в ресторан.

Пусть улочки, отходящие от Виа Ло Палаццо, серы и непримечательны, зато они ведут вниз. Здесь почти нет туристов — ну разве что пара-тройка из них, сосредоточенно рассматривающая название улицы, написанное на керамической плитке, и размышляющая над тем, как их сюда занесло и как им теперь вернуться обратно, к магазином, торгующими подарочными бутылочками лимончелло самых причудливых форм.

— Вот и пришли! — Люка останавливается у кованых ворот под вывеской «Ла Перргола» и жестом приглашает нас с мамой в потаенный сад с восхитительной солнечной террасой, оплетенной виноградной лозой — перегнись через край, и скатишься вниз, вниз до самой Марина Гранде, плюхнешься в воду, а вынырнешь уже вблизи Неаполя.

Герани в горшках, стоящие вдоль ограды, по цвету точь-в-точь сливочно-оранжевая помада от «Макс Фактор», которую любят сухонькие старушки. Мама сейчас пользуется чем-то похожим, но с блеском. Мне всегда казалось, что нужно иметь немалый апломб, чтобы краситься яркой помадой. Я предпочитаю нейтральный розоватый блеск, он, кроме того, еще и на вкус приятнее. Поверить трудно, что когда-то меня привлекали мертвенные оттенки: тускло-коричневый и бежевый. Мама тогда была в ужасе:

— Какой мужчина захочет целовать губы, будто покрытые засохшей глиной.

Моим любимым оттенком был цвет жженого сахара. Эта помада так сушила губы, что иногда во время разговора с них отшелушивались лепестки сухой кожи. Пармезана не надо, спасибо.

Мы не успеваем толком рассесться, как Люка уже отзывает к бару мужчина с пышными усами.

— Прошу прощения! — говорит Люка, и его место занимает официантка — она ставит на стол корзинку с пышным белым хлебом и бутылку густого зеленоватого масла.

— Aqua minerale? — спрашивает она.

— Sì, — отвечаю я и добавляю: — Naturale. — вспоминая, как мама относится к пузырькам где- либо, кроме шампанского.

Я почти закончила переводить ей перечень закусок, как вдруг слышу радостный возглас:

— Синьорина Ким!

Рядом со мной появляется мужественный малыш из кафе-мороженого.

— Нино! — смеюсь я. — Пожалуй, не стоит нам больше встречаться — люди начнут судачить!

Он целует мою руку так, будто брал уроки у Лесли Филипса.

— Нино, я хочу познакомить тебя с моей мамой.

— Здравствуйте, молодой человек. — Мама несколько обескуражена.

— Здравствуйте, синьора, — отвечает он с куртуазным поклоном. Потом поворачивается ко мне: — Хотите, я помогу вам с меню?

Я улыбаюсь

— Я думаю, сегодня я справлюсь. Мне говорили, что здесь очень вкусные равиоли.

— Sì, самые лучшие, — отвечает маленький знаток.

— Ты обедаешь один? — спрашиваю я, представляя, как он в смокинге и при галстуке отсылает вино назад, потому что оно отдает пробкой.

— Нет, мой дядя здесь хозяин. И еще… — добавляет он, оглядываясь. — Я жду отца.

— Который пьет двойной эспрессо?

— А! Вот и он!

Я поднимаю глаза и вижу, как Нино самозабвенно прижимается к обнимающему его Люка.

У меня такое ощущение, будто я, нырнув и задержав под водой дыхание, пытаюсь решить математическое уравнение. Люка плюс Нино равно отец плюс сын. Но на кого надо помножить Люка, чтобы получился Нино? К счастью, рядом мама, она приходит мне на помощь и задает тот вопрос, на который я неспособна решиться. Что-то вроде «Подумать только, ты женат?» или «И где же твоя жена?». Какое-то мгновение я еще цепляюсь за надежду, что он — отец-одиночка, но нет, существует миссис Аморато. Она сейчас в отъезде, улаживает какие-то семейные дела.

Я сижу на стуле, но мне кажется, что я стремительно падаю, погружаюсь в невесомость. Именно сейчас боль от всех моих разочарований достигла пика. Люка рассказывает, что миссис Аморато нет уже больше месяца. Он не знает точно, когда она вернется. Я же невольно думаю, а что, если она вообще не вернется? Но я не привыкла баловать себя подобными мыслями.