Виктор выходит, и я вижу, как он скрывается в туалете. В первое время меня сковывает привычка слушаться мужчину, но потом я вспоминаю, кто я и где я.

Персонал все еще держится на расстоянии. Значит, они не помешают мне пойти следом.

Я вспоминаю слова Логинова: «Все это психосоматика».

Я понимаю, что сейчас играю с огнем, но я не могу отказаться от возможности посмотреть. Я хочу видеть лицо чудовища и знать, с кем я в действительности имею дело.

Меня в самом деле никто не спешит остановить, так что я ныряю в коридор. Благо в ресторане почти безлюдно, в фойе вообще никого нет.

Несколько мгновений я смотрю в сторону дверей. Ведь вот где Виктор допустил ошибку: я могу сбежать. Выйти отсюда прямо сейчас.

Гардеробщик дремлет, уронив голову на газету. За его спиной только мое пальто и куртка Виктора.

Зайти, снять с вешалки, бежать прочь.

Такая долгожданная, сладкая свобода.

Я выдыхаю, чувствуя, как у меня подрагивают руки.

Там снаружи автомобиль, который доставил нас сюда. Но если водитель так же беспечен, как и гардеробщик…

Я стою у зеркала, продумывая план побега: как добраться до трассы, что делать в первую очередь потом. Я могла бы продать умные часы. Нужно будет купить и вставить в телефон другую симку.

Стоп. У меня же нет паспорта.

Я аккуратно огибаю гардеробщика и тянусь к своему пальто.

Одежда с тихим шорохом падает мне в руки, и я чувствую долгожданное облегчение. Я больше никому не принадлежу. Это бесподобно.

Быть собой. Быть свободной. Никакие подарки, никакая вежливость и доброта не могут заменить возможности распоряжаться своей жизнью.

Просовываю руки в рукава пальто.

Денег точно должно хватить на поездку до родного города. Потом я отыщу своего бывшего парня и он поможет мне…

В горле встает ком. Я вспоминаю, как из полиции меня увезли на черной тонированной машине. В тот день сотрудник отделения вызвал меня якобы для разговора со следователем. Я пришла с парнем, но один из полицейских отвел его в сторону и что-то тихо объяснил.

А потом, в машине, человек с очень хмурым лицом, доставивший меня в клуб рассказал, что я больше никто, у меня нет человеческих прав и даже имени.

Сзади раздается звук бьющегося стекла, и я оборачиваюсь.

Гардеробщик подскакивает.

— Черте… — вырывается у него.

А станет кто-то когда-либо сражаться за меня так же, как и Виктор?

Может мой бывший парень бросил меня в тот день, когда меня продали? Я не знаю точно. Я старалась об этом не думать, потому что мне больно было верить в предательство близкого человека. Потому что мне нужна была мечта о жизни, которую я оставила за порогом клуба.

Но мечты имеют мало общего с реальностью.

Правда в том, что у меня действительно с тех самых пор нет и не было ничего своего. Единственный человек, который захотел увидеть меня не игрушкой, а женщиной — Виктор. И сейчас ему очень плохо, потому что я под горячую руку задала ему вопрос о прошлом.

Я повела себя бездушно.

В туалете что-то снова бьется.

Гардеробщик привстает.

— Да кто там безобразничает?

Из зала выходит официант и с тревогой смотрит на дверь.

— Хозяин, — едва слышно произносит работник заведения.

Повисает пауза.

Я снова смотрю в направлении выхода и следом очень четко понимаю, что для меня сейчас самое главное: Виктор вернул мне право называться человеком и человеком-то я сейчас и хочу оставаться.

Я поведу себя как распоследняя тварь, если сбегу.

Он хотел мне верить. Думал, что я этого достойна.

Я сама-то себя уважать буду, если продемонстрирую ему что не такая? Отвечу презрением на добро?

Может, ему всего-то и надо понять, что люди не всегда бывают сволочами.

Я решительно иду в сторону туалета и с каждым новым шагом во мне рождается ощущение, словно я захожу на трамплин, еще чуть-чуть и закончится доска. Следом я ухну в воду.

В школе я участвовала в соревнованиях по прыжкам в бассейн. В общем-то, тут ничего нового. Главное сгруппироваться и не дать водной стихии расколошматить себя так, что будет дико больно. Каждое движение выверено. Ничего лишнего, вот только…

Я открываю дверь.

Вот только я уже много-много дней не разговаривала по-человечески, особенно с мужчинами. Я отвыкла давать тепло и поддержку. Почти забыла, как это чувствуется.

Мне кажется, вот прямо сейчас я точно разобью себе лицо.

Мы оказываемся друг напротив друга с Виктором. На его шее вздулись вены, щеки и лоб красные. Он не похож на человека, на разъяренного зверя, на чудовище.

Я делаю шаг внутрь, дверь хлопает за спиной.

Замечаю на полу крошево стекла. Он действительно разбил зеркало. Рука Виктора в крови до локтя, рукав пиджака разорван в клочья.

Хозяин приближается ко мне, и я отступаю, натыкаясь попой на полотно двери. Вот черт!

Что если Логинов неправ и никакая это не психосоматика?

— Лика! — он хватает с пола ведро для бумаг. — Я же сказал!

Ведро ударяется о стену рядом с моей головой. Я вздрагиваю.

Перед глазами как живое промелькивает воспоминание о том, как вел себя со мной Макс. Ужас опутывает тонкими липкими нитями.

Меня можно схватить, уничтожить, поломать как тряпичную куклу. Вжимаюсь в дверное полотно. Первые мои мысли о том, чтобы прикрыть руками голову.

Я слишком много времени провела с тираном.

Бум!

Кулак Виктора ударяется о дверь в двух пальцах от моей головы. Мне так жутко, что я не смею двинуться.

Страшно пробыть жертвой столько времени.

Зачем я только сунулась сюда?

Хотела увидеть человека, с которым сплю в одной постели в его истинном обличии. Сейчас на меня смотрит зверь.

Виктор вжимает меня в дверное полотно. Сердце пропускает удар, я крепко зажмуриваю глаза и в первый миг мысленно прощаюсь с жизнью.

Но потом вспоминаю о сестре. Я не имею права погибнуть тут. Так.

Мне нужно распахнуть глаза, как бы страшно мне сейчас ни было. И придумать что-нибудь.

— Это я… Виктор.

Он тянется к моей шее.

Набираю воздуха в легкие. Мне сейчас нужно вспомнить каково это было чувствовать любовь, расположение.