— Скажите, сэр, а кто прав? — спросили они у меня.

— Постоянство — вещь относительная, а не абсолютная, — ответил я.

И тут в голове у меня произошел выброс энергии. Меня осенило. Все, что нужно, было под рукой! «Боже, благослови мальчишек!» — подумал я.

Тед Питтс весь обеденный перерыв просидел за «Гаррисом», переписывая программы и проверяя копии.

— Ну вот, — сказал он наконец, потирая шею. — Насколько я могу судить, копии безупречные.

— Которые вы возьмете? — спросил я. Он серьезно взглянул на меня из-за своих очков в черной оправе. — А вам все равно?

— Берите любые, — ответил я. — Я возьму другие.

Он поколебался, но потом все же выбрал оригиналы.

— Вы уверены? — еще раз спросил он.

— Да, — ответил я. — Только верните мне коробки от них. «Оклахома» и прочие. Лучше будет отдать их в первозданном виде.

Я сунул кассеты в яркие коробки, поблагодарил Теда, вернулся в учительскую, сказал моим четверым многострадальным помощникам, что у меня жутко, невыносимо болит голова, и попросил их поделить между собой мои послеобеденные уроки. Они постонали, поохали, но нам регулярно приходилось оказывать друг другу такие услуги, так что они согласились. Я сказал, что иду домой. Если пройдет, завтра буду.

Перед уходом я завернул в лаборантскую, где Луиза пересчитывала пружины и весы для уроков второго класса. Я сказал, что у меня болит, голова.

Она не выказала особенного сочувствия (и в общем-то была права). Когда она понесла батарейки в один из классов, я улучил минуту, залез в один из ее аккуратных шкафчиков, достал оттуда три небольших предмета и поспешно спрятал их в карман.

— Что вы ищете? — спросила вернувшаяся Луиза, застав меня у раскрытой дверцы.

— Да так, ничего, — туманно ответил я. — Сам не знаю.

— Идите домой и ложитесь в кровать, — вздохнула Луиза, сделав скорбную мину. — Я уж как-нибудь управлюсь с дополнительной работой...

На самом деле мое отсутствие означало, что работы у нее, наоборот, убавится, но указывать ей на это было совершенно незачем. Я горячо поблагодарил ее, чтобы привести в хорошее настроение — ради своих коллег, — вышел из школы, сел в машину и поехал домой. По крайней мере, я мог не бояться, что застану там Анджело: он сейчас был в доме Кейтли, в Норидже, в ста милях отсюда.

Все казалось каким-то ненастоящим. Я думал о двух женщинах, которые сейчас сидят, привязанные к стульям, о том, как им неудобно, как им страшно, как они измучены. Сара просила не дурачиться. Сделать все, как говорит Анджело.

В одном из ящиков серванта у нас хранился альбом с фотографиями, который мы засунули подальше, когда пропала охота запечатлевать нашу безрадостную жизнь. Я выкопал его и принялся листать страницы, ища фото, на котором Питер, Донна и Сара были сняты на мостовой перед домом Питера. На фотографии светило солнце, все трое улыбались и выглядели счастливыми. Я увидел лицо Питера, еще без усов, молодое, радостное, и меня пронзила боль. В этом снимке не было ничего особенного: просто люди, дом, улица. Однако сейчас он был для меня очень важен. Я поднялся наверх, в свою комнатку, открыл шкаф, где хранились мои винтовки, достал один из «маузеров» и олимпийскую винтовку «аншютц» 0,22. Убрал обе в чемодан, вместе с патронами. Потом отнес чемодан к машине и запер в багажнике.

Потом, поразмыслив, вернулся наверх и достал из комода большое коричневое полотенце. И его тоже убрал в багажник. Запер дом.

Потом минуты три-четыре посидел в машине, обдумывая, что делать дальше. В результате снова вернулся в дом, на этот раз за тюбиком суперклея.

И подумал: единственное, чего мне не хватает, так это времени. Я завел мотор и поехал, но не в Уэлин, а в Норидж.

Я так летел, словно за мной гнались черти, и потому добрался быстрее, чем обычно, и все же, когда я оказался на окраине города, было уже полпятого. С тех пор, как Анджело мне звонил, прошло шесть часов. Как долго тянулись эти шесть часов для заложниц!

Я остановился у телефонной будки в торговых рядах недалеко от дома Донны и набрал ее номер. Помнится, я молился, чтобы Анджело снял трубку: это, по крайней мере, будет означать, что дела сейчас обстоят не хуже, чем утром.

— Алло! — сказал он немного поспешно.

«Ждет, что отец позвонит», — подумал я.

— Это Джонатан Дерри, — сказал я. — Кассеты у меня.

— Дай мне поговорить с отцом!

— Я не от него звоню. Я туда еще не доехал. Весь день искал кассеты.

— Слушай, ты, ублюдок! — теперь он был всерьез, по-настоящему зол.

— Я тебя предупреждал...

— Я искал их весь день, но теперь они у меня, — перебил я. — У меня они! С собой!

— Ну, ладно, — напряженно ответил он. — Вези их теперь к моему отцу. К отцу, понял?

— Понял, — ответил я. — Я сейчас прямо туда. Но мне потребуется некоторое время на дорогу. Я довольно далеко оттуда.

Анджело что-то пробурчал себе под нос, потом спросил:

— Сколько времени? Где ты сейчас? Мы тут торчим уже целые сутки, мать твою!

— Я недалеко от Бристоля.

— Где-е?! — яростно взревел Анджело.

— Чтобы доехать к вашему отцу, — продолжал я, — мне потребуется четыре часа.

Наступило короткое молчание. Потом — голос Сары, уставшей настолько, что она даже плакать не могла, отупевшей от страха.

— Где ты? — спросила она.

— Недалеко от Бристоля.

— О господи! — она уже не сердилась. В голосе звучала безнадежность. — Мы больше не выдержим, Джо...

Трубку вырвали у нее на полуслове, и я снова услышал Анджело.

— Поспеши, недоносок! — сказал он и бросил трубку. «Передышка», подумал я. Еще четыре часа Анджело не будет ждать звонка от отца. Так что вместо постоянно растущего угрожающего напряжения в ближайшие четыре часа в доме в худшем случае будет царить лишь сносная в общем-то раздражительность. По крайней мере, я на это надеялся. А может быть, они даже чуть расслабятся, если не будут ждать, что в любую минуту зазвонит телефон.

Прежде чем вернуться в машину, я открыл багажник, достал подзорную трубу и оба ружья из мягких гнезд в чемодане, завернул их в коричневое полотенце и положил в салон, на заднее сиденье, обтянутое коричневой тканью.

Положил рядом коробки с патронами и тоже прикрыл их полотенцем. Потом оглядел свои руки. Они не дрожали. Зато в душе я трясся...

Я свернул на улицу, где стоял дом Кейтли, и остановился так, чтобы меня не могли увидеть из задернутых занавесками окон. Я видел крышу, часть стены, большую часть палисадника — и машину Анджело на дорожке.

Народу на улице было мало. Дети, должно быть, как раз пришли из школы и сейчас сидели по домам, пили чай. Мужья еще не вернулись с работы: большинство стоянок пустовало. Тихий, мирный пригород. Ряды недавно выстроенных коттеджей, в каких живут люди среднего достатка. Открытое пространство: деревьев почтя нет, столбов тоже мало: в новых районах кабели по большей части идут под землей, лишь изредка выныривая на свет божий. На фотографии с домом Питера был один телеграфный столб, от которого шли провода к соседним домам, и ничего больше. Никаких препятствий. Аккуратные асфальтовые тротуары, белые бордюрчики, гудроновая мостовая. Вокруг некоторых садиков — аккуратно подстриженные невысокие живые изгороди. Ровненькие прямоугольнички газонов. И акры готовых отдернуться тюлевых занавесок. Они меня видят, а я их-нет.