1. Личная идентичность – условия самотождественности человека в разные периоды его жизни.

2. Личностная идентичность – условия того, что в разные периоды жизни одно и то же лицо представляет собой одну и ту же личность.

3. Личная идентификация – то, с чем человек отождествляется на протяжении длительного периода времени. Когда такие психологи, как Эрик Эриксон, пишут про подростковый кризис идентичности, они по большей части обращаются именно к этой третьей стороне самоидентичности, то есть в основном к кризису отождествления себя с родителями или их ценностями.

Самоопределение человека в значительной степени опирается на личностную и личную идентификацию. В главе 3 я уже рассматривал понятие внутренней целостности личности, а конкретнее, ее принципиальности (integrity). Там же я подчеркивал особую значимость верности определяющим нашу жизнь принципам, ценностям и идеалам. Я утверждал, что общество, в котором личные принципы подвергаются угрозе, не может считаться достойным. Теперь к этому добавляется еще один важный аспект цельности, а именно верность своему самоопределению, которое призвано обеспечивать связность жизненной истории человека сверх его личной идентичности. Благодаря самоопределению мы поддерживаем непрерывность истории нашей жизни даже в тех случаях, когда в ней происходят глубокие и радикальные перемены. Иначе говоря, случись в жизни человека крутой поворот – скажем, вчера он был троцкистом, а сегодня стал консерватором, – история его жизни все равно сохраняет связность.

Не все элементы человеческой самоидентичности одинаково значимы. Я считаю, что наиболее важными среди них являются свойства принадлежности. Когда общество считает неприемлемым то или иное свойство принадлежности, оно тем самым отторгает любого, кто считает такую принадлежность неотъемлемой частью своей идентичности. Оно отвергает как саму эту идентичность, так и людей, воспринимающих ее как свою. Следующий раздел посвящен идее принадлежности к группам, которые играют важную (если не решающую) роль в формировании личной и личностной идентичности. Помимо этого, принадлежность к таким группам во многом определяет стиль выражения индивидуальности человека, равно как и других аспектов его «Я». Помещение людей в такие условия, при которых им становится стыдно за свою принадлежность к подобной группе (или группам), можно расценивать не только как неприятие их групповой принадлежности, но и как неприятие специфики их человечности в целом. В этом смысле внушение людям чувства стыда за их морально оправданную принадлежность к группе есть не что иное, как унижение. Более подробно я остановлюсь на этом ниже.

До сих пор мы сравнивали общество стыда с достойным обществом с точки зрения жертвы. Однако вполне возможно, что связь между стыдом и унижением следует проанализировать также и с позиции унижающего. Идея заключается в том, что в достойном обществе тоже остается место стыду: его члены стыдятся актов унижения, насилия и притеснения.

Унижение как отказ в принадлежности к группе включения

Я уже характеризовал унижение как отказ в принадлежности к человечеству или, говоря более образно, к «общечеловеческой семье». Основная проблема этой идеи заключается в том, что любая попытка перевести ее в политическую и социальную плоскости натыкается на ее чрезмерную, на первый взгляд, абстрактность, из‐за чего она начинает казаться неприменимой на практике. В конце концов, что именно должно полагаться за отказ в принадлежности к человеческому общежитию непосредственно в рамках обществ, в которых мы живем? Судя по всему, проиллюстрировать понятие унижения, взятое в данном ключе, возможно только посредством обращения к крайним формам общественного устройства, предполагающим существование концентрационных, трудовых лагерей и даже лагерей смерти. Для подобных обществ характерны наиболее вопиющие формы унижения, и на их примере легко проследить унижение как отказ в человечности. Однако в ужасающих условиях таких «лагерей» жестокость и насилие отодвигают проблему унижения на второй план: выживание здесь куда важнее сохранения достоинства. Самоуважение становится непозволительной роскошью, когда на кону сама жизнь.

И все же среди бывших узников таких лагерей есть и те, кто утверждает, что самым страшным из мучений, которым они там подвергались, было именно унижение. Тем не менее складывается впечатление, что мнения выживших узников о том, что труднее всего им было терпеть унижение, содержат некоторую долю предвзятости, ведь, если уж на то пошло, выжить им все-таки удалось. Также вполне вероятно, что те, кто оказался способен поделиться своими воспоминаниями об аде, в котором они побывали, составляли наиболее чувствительную к мукам унижения часть узников. Ведь кажется вполне резонным предположить, что большинство авторов таких мемуаров принадлежали к числу людей, склонных к символическим жестам даже в ситуациях, сопряженных с тяжелыми физическими страданиями. Это важный, с моей точки зрения, фактор, так как мы часто склонны преувеличивать значимость идеалов и социальных ценностей, опираясь на свидетельства тех, кто способен о них написать. Как следствие, баланс нередко смещается в сторону ценностей и идеалов, не столь значимых в глазах людей без склонности к писательству и мемуаристике, а ведь именно они, как правило, составляют подавляющее большинство. Ярким примером предвзятости пишущей публики служит вопрос о важности свободы, и в особенности свободы выражения мнений. Для писателей свобода слова – это предмет первостепенной важности, однако люди ничего не пишущие скорее предпочтут ей большее количество свободного времени.

Как бы там ни было, унижение, в том числе и институционального рода, – вещь очень распространенная. Его проявления легко обнаружить и вне тюрем и затерянных в глуши исправительно-трудовых лагерей. И все же на повседневном уровне унижение, как правило, не состоит из действий или оценочных суждений, демонстрирующих стремление унижающего лишить жертву права называться человеком. В нормальных обществах гораздо чаще встречается опосредованное отторжение. Оно проявляется со стороны групп, к которым принадлежит унижаемый, групп, определяющих его способ жизни как человека. Я уже касался этой проблемы выше, когда рассуждал об обществах, в которых принято стыдить людей за те или иные особенности их самоидентичности, будь то их национальная, религиозная, расовая, гендерная или иная принадлежность. Институты достойного общества не используются в целях осуждения тех, кто находится в их орбите, за оправданную принадлежность к тем или иным группам включения. Достойное общество – это общество, институты которого не используются для демонстрации неприятия принадлежности его членов к определенным группам включения, к которым те имеют все основания себя причислять. Иначе говоря, достойное общество не отвергает как сами эти группы, так и всех, кто себя с ними ассоциирует. Однако прежде чем обратиться непосредственно к понятию «группы включения», приведу тезис, подтверждением которому служит это понятие: унижение – это неприятие обоснованных групп включения. Данное определение служит уточнению феномена унижения, одновременно делая его более применимым к тем обществам, в которых мы живем. Нам больше нет нужды искать доказательства унижения в «лагерях» и тюрьмах, ведь теперь они прямо перед нами.