— В твоей команде, а не в моей, — возразила она.

— В этом твоя ошибка. Перестань упрямиться и упираться. Коттен, если Бог пытается тебе что-то сообщить через Гэбриэла Арчера или колдунью в Майами, или с помощью китайского предсказателя, раз уж на то пошло, просто поддайся. Позволь этому случиться. Неужели ты считаешь, что все происходит само собой? Думаешь, сегодня вечером мы случайно здесь сидим? Мне бы было очень страшно так жить. Во всем есть цель, даже если происходящее кажется безумным. И то, что иногда кажется хаосом, — тоже часть Божественного плана. Бог все откроет, когда решит, что пора. Понимаешь?

Коттен отвернулась к окну.

— Извини, но у меня нет такой убежденности, как у тебя.

— Ладно. Я это принимаю. И Бог тоже. Просто не настраивайся так враждебно.

— Что ж, тебе лучше знать. — Ей хотелось поверить Джону, проникнуться его убежденностью, но все больше пугало, что события выходят из-под контроля. Интересно, Бог действительно пытается ей что-то сообщить, или она просто окончательно запуталась? Коттен снова посмотрела на Джона и постаралась прогнать мрачные мысли в тень, туда, где им и место. — Давай поговорим о чем-нибудь другом.

И они стали обсуждать события в мире, в том числе — политику на Ближнем Востоке и то, как она себя там чувствовала.

* * *

Джон перевел разговор на более приятную тему.

— Хочешь, расскажу историю «Зеленой таверны»? — спросил он.

— Конечно, — согласилась Коттен.

— Оглянись. Теперь попробуй представить это здание в 1870 году. Здесь был овечий загон. Когда-то в нем жило двести короткошерстных овец породы «саутдаун», они паслись в Центральном парке.

Он посмотрел на ее лицо, освещенное хрустальными люстрами. Красивая девушка, у нее наверняка есть собственный ангел-хранитель, а она даже не хочет в них верить. Но он знал, что в глубине души она верит — просто отгораживается от Бога стеной, чтобы не причинять себе боли. А ведь она намного ближе к Богу, чем любой из его знакомых. Он обсуждает овец с девушкой, которая на самом деле разговаривала с ангелами, разговаривала на языке Небес. А также, даже если она не осознает значение этого, вернула миру величайшую реликвию всех времен — Чашу Христа. Он бесконечно восхищался ею, но не мог выразить своих чувств, чтобы не смутить ее.

— А теперь и не догадаешься, что здесь был овечий загон, — сказала Коттен.

Подошел официант, и Джон заказал бутылку «Пи-но Гриджо».

— Расскажи о Риме, — попросила она. — Доказали, что это Грааль?

Джон положил на колени льняную салфетку:

— Это невозможно доказать. Есть лишь научное предположение. Металл, все детали сосуда, табличка Арчера и ее перевод, ткань и эмблема — все это подтверждает гипотезу, но стопроцентных доказательств никогда не будет.

— А что насчет вещества под воском? Это кровь? Кровь Христа?

Джон положил руки на стол.

— Это можно узнать, если удалить воск и взять пробу. Может, кровь, может, вообще что угодно. Я настаивал на анализе, но они отказали.

— Почему? Разве им не хочется узнать?

— Чтобы это выяснить, частью крови придется пожертвовать. В глазах Ватикана это будет равносильно святотатству.

— О, ради бога, — прошу прощения, — но разве католическая церковь до сих пор живет в Средневековье?

— Я привел тот же самый аргумент — ну, другими словами, конечно, — сказал, что Бог наделил нас знаниями, и я верю, что он хочет, чтобы мы ими пользовались. Представляешь, какой толчок получит христианство, если окажется, что это человеческая кровь, мужская, группа первая отрицательная — универсальная для донорства. Именно такой и должна быть кровь Христа. Его кровь. Не просто же так кто-то запечатал и сохранил нечто внутри Чаши. А проверить на ДНК? Есть ли там генетические маркеры? Можно ли научными методами обнаружить потомков Христа? Феноменальные последствия.

— И они все равно отказались?

— Если есть хоть минимальная возможность того, что в Граале сохранилась кровь Христа, значит, это все, что осталось от Его святого тела. Больше ничего нет. Немыслимо разрушить даже несколько молекул. Церковь консервативна во многих вопросах, пока ей не докажут обратное. Поэтому наука и религия так часто спорят.

Коттен вздохнула:

— Как насчет исследования стволовых клеток или контроля рождаемости. И не только католики. Фундаменталисты постоянно сопротивляются эволюции. — Она помолчала. — Я думала, на кровь можно как-то посветить, и ее становится видно, даже если ее пытались стереть. Это все время показывают в детективах. Такой способ не подойдет?

— Подошел бы, если бы не обработка луминолом[18]. А это значит, что нужно удалить воск и открыть то, что под ним. Они на это не пойдут.

Официант принес вино. Джон попробовал — терпкое, с легкой фруктовой ноткой — и одобрил.

— Смотри. — Коттен взглянула на город за окнами террасы. — Какая красота.

— А знаешь, твои глаза буквально сверкают, когда ты смотришь на что-то красивое — и лицо светится, как тогда, в Колизее.

— Может, потому, что я всю жизнь хотела посмотреть мир. Все называли меня мечтательницей, даже мама. Только папа меня поддерживал. Он говорил, что мне суждены великие дела. Я не могла дождаться, когда уеду из дома. Закончив колледж и получив первую работу, я так радовалась, что наконец смогу везде ездить и брать с собой маму. Она думала, что дальше пятидесяти миль от дома нечего смотреть. Я никогда этого не понимала. Она столько теряла.

— Некоторым нравится сидеть на одном месте.

— Неужели не любопытно посмотреть океан или пустыню? Как можно прожить всю жизнь в круге диаметром пятьдесят миль?

Джон улыбнулся:

— В каком-то смысле, Коттен, мы все ограничены пятьюдесятью милями. А мой круг еще меньше — он называется пасторским воротником.

Тамплиеры стали едва ли не самой богатой и влиятельной организацией западной цивилизации. Ни до, ни после них мир не видел такого головокружительного прихода к власти. Их благосостояние росло, а потомки до наших дней сохранили в своих руках большую часть богатств.

Чарлз Синклер сидел за массивным столом черного дерева в центре спутниковой связи у себя в поместье. Он смотрел на семь пустых плазменных экранов, установленных вдоль стены в темной, обшитой деревом комнате.

Сидящий рядом Бен Гирхарт потянулся к встроенной в стол панели управления.

— Мы готовы выводить их на связь.

Гирхарт нажал первый переключатель, и вспыхнул экран номер один. Появилось лицо канцлера Лихтенштейна из Вадуца.