— Торсон выразился вполне ясно. Думаю, в лучшем случае ему объявят бойкот. В худшем — уволят. Этически университет весьма консервативен. Академики не потерпят связи своего коллеги с младшей студенткой. Особенно если он ее научный руководитель.

— Но с чего бы Торсону принимать во внимание их мнение? Вы полагаете, он много общается со своими учеными коллегами?

— Он может и не общаться с ними, Хейверс. Он может даже к этому и не стремиться. Но ему постоянно приходится встречаться с ними по работе, и если коллеги отвернутся от него, у него не будет шансов сделать карьеру. Это, конечно, касается любого преподавателя, но я считаю, что Торсону нужно быть осторожнее, если он хочет добиться повышения по службе.

— Почему?

— Специалист по Шекспиру и даже не англичанин? Здесь? В Кембридже? Смею думать, он здорово расстарался, чтобы попасть сюда.

— И может расстараться еще больше, чтобы остаться на месте.

— Справедливо. Несмотря на презрение Торсона к Кембриджу, не думаю, что он захочет подставить себя под удар. Он достаточно молод, чтобы помышлять о звании профессора, возможно, даже о кафедре. Но этот путь для него отрезан, если его уличат в том, что он волочится за студенткой.

Хейверс подсыпала в кофе сахар. Принялась задумчиво жевать булочку. За тремя другими столиками на стальных ножках в просторной столовой сидели семеро студентов младших курсов, занятых поглощением своего полуденного ланча, а сквозь широкие окна во всю стену на их спины падали солнечные лучи. По-видимому, их совсем не занимало присутствие Линли и Хейверс.

— Так что у него была и причина, и возможность, — заметила Хейверс.

— Если пренебречь его заявлением о том, что он не знал об утренних пробежках Елены.

— Я думаю, мы спокойно можем им пренебречь, инспектор. Вспомним, сколько раз в ее ежедневнике отмечены встречи с Торсоном. Неужели мы должны поверить, что она ни разу не упоминала о своем предстоящем участии в забеге? Что никогда не говорила о своих пробежках? Полная чушь.

Линли поморщился, отхлебнув горький кофе. Вкус был такой, словно его долго варили — как суп. Он положил сахару и взял ложку сержанта.

— Если разбирательство было неминуемо, он мог захотеть скорее положить ему конец, не так ли? — продолжала Хейверс. — Раз уж Елена Уивер проявила такую инициативу, то где гарантия, что за ней не последовала бы дюжина других прелестных юных леди?

— Если эти прелестные юные леди вообще существуют. Если он действительно виновен. Елена могла обвинить его в сексуальных домогательствах, сержант, но давайте не будем забывать, что это еще надо доказать.

— А сейчас этого доказать нельзя, так? — Хейверс многозначительно указала на Линли пальцем. Скривила верхнюю губу. — Никак в вас заговорила мужская солидарность? Бедного Ленни Торсона ложно обвинили в том, что он ласкал некую девушку, потому что он отверг ее, когда она пыталась снять с него штаны? Или хотя бы расстегнуть их.

— Ничто во мне не заговорило, Хейверс. Я просто собираю факты. И самый убедительный — это то, что Елена Уивер уже нажаловалась на Торсона и в результате предстояло разбирательство. Взгляните на все рационально. Над его головой неоновыми буквами написан мотив. Он может вести себя по-идиотски, но дураком не кажется. Он бы понял, что станет первым в списке подозреваемых, как только мы узнаем про него. Поэтому если он и убил ее, то, полагаю, обеспечил бы себя непробиваемым алиби, так ведь?

— Я так не считаю. — Хейверс помахала булочкой. От нее оторвалась изюминка и плюхнулась в кофе. Сержант не обратила внимания и продолжала: — Я думаю, что он достаточно умен, чтобы предугадать наш с вами теперешний разговор. Он знал, что мы будем говорить: преподаватель Кембриджа, он не такой идиот, чтобы убить Елену Уивер в тот момент, когда все против него. Посмотрите на нас. Играем ему на руку. — Хейверс вонзила зубы в булочку и принялась яростно ее жевать.

Линли вынужден был признать, что в рассуждениях Хейверс есть пусть и перевернутая, но все же логика. Однако ему не нравился напор, с которым она отстаивала свою точку зрения. Бурные эмоции всегда влекли за собой потерю объективности. Он слишком часто испытывал это сам, чтобы не заметить в партнере.

Линли знал причину злости Хейверс. Но прямо высказать ее — все равно что придать значение незаслуженным словам Торсона. Он попытался найти другой способ.

— О текстофоне в ее комнате он, безусловно, знал. Это так. И по словам Миранды, Елена вышла из комнаты до того, как Джастин получила сообщение. Если он бывал в ее комнате прежде, — а он этого не отрицает, — тогда он, вероятно, знал, как пользоваться аппаратом. Следовательно, мог позвонить Уиверам.

— Теперь вы говорите дело, — заметила Хейверс.

— Но пока команда экспертов Шихана не предоставит нам свидетельства, которое мы сможем связать с Торсоном, пока мы не отыщем орудия, которым ударили девушку, прежде чем задушить, и пока мы не свяжем это орудие с Торсоном, у нас нет ничего, кроме естественной неприязни к нему.

— А этого у нас предостаточно.

— Более чем. — Линли отодвинул кофе в сторону. — Нам нужен свидетель, Хейверс.

—Убийства?

— Чего-нибудь. — Линли встал. — Давайте поговорим с той женщиной, которая нашла тело. Если ничего не выясним, то, по крайней мере, узнаем, что она собиралась рисовать в тумане.

Хейверс допила кофе и стерла бумажной салфеткой жирные крошки с пальцев. Она направилась к двери, натягивая пальто, а два шарфа волочились за ней по полу. Линли молчал, пока они не оказались на террасе над Норт-кортом. Там он заговорил, осторожно выбирая слова:

— Хейверс, эта глупость, которую вам сказал Торсон…

Она озадаченно взглянула на него:

— Какая глупость, сэр?

Линли почувствовал, что у него вспотела шея. Почти никогда он не задумывался о том, что работает с женщиной. Однако сейчас этого нельзя было забывать.

— Ну это дурацкое сравнение, Хейверс. — Он поискал эвфемизм. — С обитательницей хлева.

Хейверс удивленно подняла брови под густой челкой:

— Обитательницей хлева? Вы имеете в виду, когда он назвал меня телкой?

— Да… — Линли не приходило в голову, как он может утешить ее. Но ему не следовало беспокоиться.

Хейверс тихонько усмехнулась:

— Не берите в голову, инспектор. Когда меня называет телкой осел, я всегда принимаю это как комлимент.

— А это что, Кристиан? — спросила леди Хелен. Она взяла фрагмент большой деревянной мозаики, которая лежала перед ними на полу. Это была карта Соединенных Штатов приглушенных оттенков из кусочков красного дерева, дуба, ели и березы — подарок близнецам на их четвертый день рождения, который прислала из Америки тетя Айрис, старшая сестра леди Хелен. В этой игрушке скорее отражался вкус леди Айрис, нежели ее привязанность к племянникам. «Качество и прочность, Хелен. Именно к этому все стремятся», — уверенно говорила она, словно думая, что Кристиан и Пердита будут играть со своими игрушками до старости.