пробивая полуголые тела насквозь. Но и в ответ полетели тучи дротиков с костяными остриями и стрел, которые зачастую и вовсе никаких наконечников не имели. Просто острая деревяшка. На удивление, залп, данный из слабых охотничьих луков с тридцати шагов, косил алеманов и тюрингов, образующих крылья армии Дагоберта, не хуже ангонов. Много ли ты навоюешь, когда острая деревянная щепка, заточенная, как игла, пробивает тебе руку или ногу? А если она попадает в живот?

Два войска сошлись в рукопашной, где копье было против копья, а топор против топора. Знать саксов и франков не уступала друг другу ни в вооружении, ни в храбрости, а потому в центре кипел яростный бой. Даны давили вперед, собрав стену из уцелевших щитов. Сигурд пробивался туда, где на неимоверно дорогом тюригнском жеребце рубился в окружении охраны король Дагоберт. И еще… Мятежников было больше, намного больше. Толпы вендов, что пришли грабить земли франков, своими копьями и дротиками сразили сотни воинов, и понемногу франки стали отступать, смыкая ряды, и огрызаясь ударами мечей и копий.

Вороны начали кружить стаями над полем битвы. Вороны знали, если собираются вместе столько людей, то потом много недель тут будет много еды. Вороны и лисы, обожравшиеся мертвечины, даже враждовать теперь не станут. Так много пищи здесь будет.

Сигурд Рваное Ухо все-таки пробился к королю, и с ревом ударил его топором. Крепкий доспех, выкованный имперскими мастерами, выдержал. Лишь несколько пластин отлетело в сторону, да часть рыжеватой косы, длиной в ладонь, упала на землю, отсеченная ударом. В груди Дагоберта что-то ощутимо хрустнуло, и юный король покачнулся в седле, резко побледнев. Это и спасло ему жизнь. Топор дана, который должен был превратить его лицо в кровавое мессиво, прошел вскользь, выбив из Дагоберта дух. Охрана волками бросилась на Сигурда, закрыв короля своими телами, и утащила Дагоберта с поля боя. Он был без сознания. Священные волосы Меровинга тоже были бережно подняты с земли и вложены в его бессильную руку.

— Король убит! — раздался вопль над полем. Не было большего позора для германца из ближней дружины, чем остаться в живых, когда погиб вождь. В старые времена вешались такие воины, приходя домой. Незачем им после такого было жить, будучи презираемыми соплеменниками до глубокой старости. Гибель вождя для воинов означала поражение. Она означала то, что боги отвернулись от них. А потому войско Австразии начало отступать, сохраняя порядок с превеликим трудом. Тюринги с алеманами и вовсе бросились бежать, отдавая свой обоз на растерзание победителю.

* * *

Две недели спустя. Арденнские горы. Земли рипуарских франков.

— Ваше величество! — Сихарий, граф из Австразии, склонился перед Хлотарем. — Наше войско разбито, король Дагоберт ранен и просит вас о помощи. Он просил передать это!

Сихарий протянул раскрытую ладонь, на которой лежали волосы, отсеченные в том самом бою. Хлотарь взял в руку волосы сына, сжав их в кулаке. Тот, кто терял волосы, терял милость старых богов, а значит, и саму власть. Как все эти понятия уживались с христианством, было непонятно. Языческие обычаи еще соседствовали с христианскими обрядами точно так же, как церковный брак соседствовал с многоженством. Волосы Меровингов были священны. За то, что сделано, последует месть, жестокая и неотвратимая. Саксов накажут, а потом они будут платить положенную дань. Пятьсот коров, и ни коровой меньше. Даже, если это будут последние коровы в их землях.

— Скачи к своему королю, пусть стоит на берегу Везера и не пускает саксов дальше. Я уже собрал армию. Передай ему, что я иду.

* * *

Саксонские земли. Правый берег реки Везер.

— Что-то франки разорались сегодня, герцог, — лениво сказал Сигурд Бертоальду, глядя острыми глазами на противоположный берег. — Радуются чему-то, отродья Локи.

После поражения войска Дагоберта границей стала река. Небольшой брод не смогли форсировать ни те, ни другие. Два войска, измотанные в битве, так и стояли друг напротив друга. Но, если к франкам подходило подкрепление, то у саксов войско понемногу таяло. Лютичи, бодричи и сербы потянулись домой, таща награбленное, безмерно довольные удачным походом. Им незачем было класть свои головы за свободу саксов, это была не их война. Они и так немало мужей оставили на поле боя, а еще больше ушли отсюда с ранами. И вообще, они сюда пришли грабить, а не умирать. Это чокнутые даны, мечтающие попасть в Вальхаллу к Одину, упивались битвой. И именно они были единственными, кто остался из всех пришлых народов вместе с саксами. Этих простых ребят интересовала только хорошая драка, хорошая добыча, и хорошая выпивка. А тут всего этого было в достатке.

— Не знаю, чего они радуются, — удивленно сказал Бертоальд. — Король их ранен, войско разбили, обоз разграбили. Жрать на том берегу нечего. Не понимаю я ничего.

— Они имя Хлотаря орут, — удивленно сказал Сигурд, который обладал просто звериным слухом.

— Да он же помер, — уверенно ответил Бертоальд.

— Иди-ка ты, герцог, панцирь надевай, — сплюнул Сигурд. — А я пойду парней собирать. Не нравится мне все это. Чую я, вороны сегодня неплохо попируют.

Войско саксов стало подтягиваться к броду, готовя оружие. Знать надевала доспех и собирала свои дружины. Суета, которая началась в лагере франков, ничего хорошего не сулила. С чего бы радоваться разбитому войску, короля которого спас только шлем, изготовленный искуснейшими мастерами в Константинополе. Загадка разрешилась через четверть часа, когда на берег выехала кавалькада всадников, закованных в доспех, и на хороших конях. Впереди ехал могучий воин, шлем которого, украшенный золотом и чеканкой, вызвал завистливый вздох у саксов. Это ж какие деньжищи у этого всадника, если у него на шлеме больше золота, чем саксонская деревня стоит. Про стоимость коня и говорить нечего. Рослый жеребец легко нес всадника, закованного железо. Не чета деревенским лошадкам, что были ростом чуть выше собаки. Мало таких коней. У авар они есть, у тюрингов, да у конунга свеев Ингвара Высокого.

— А вот и король Хлотарь, — спокойно сказал Сигурд. — Потому-то они и радуются.

— Да помер он, говорю же тебе, — упрямо сказал Бертоальд. — Не он это, герцог какой-нибудь на подмогу пришел. А, сейчас узнаем!

Бертоальд зашел в воду и приставил руки ко рту, словно рупор.

— Эй, ты! Ты кто такой? Вот ты! В золоченом шлеме! — заорал он.

Хлотарь, немало удивленный таким необычным приемом, подъехал к берегу, рассматривая герцога холодным змеиным взглядом. Сейчас он очень напоминал свою мать, королеву Фредегонду. Она тоже могла так смотреть на кого-нибудь, а потом этого кого-то находили с ножом в сердце. Покойная мама была быстра на расправу.