Он помнит только суету в доме, какие-то нервические перемещения под аккомпанемент торжественной музыки из репродуктора, которая постоянно прерывалась таким же торжественным мужским голосом, произносившим грозно и отрывисто непонятное Косте слово: «атсавецкава-информбюро!». Оно звучало как заклинание, потому что при этих звуках все бросали свои дела и замирали под черной тарелкой, висевшей на стене в гостиной, и слушали столь же непонятные, такие же грозные и отрывистые фразы, сливавшиеся в Костиной голове в сплошной грохот и шум.

И еще одно непонятное слово поселилось в их светлом просторном доме: «эвакуация». Оно было неистребимо, как оса, залетевшая в кухню на запах варящегося на примусе варенья. Оно следовало за ними по пятам в долгой дороге и на протяжении нескольких лет стало таким же назойливым рефреном их жизни, как прежде — слово «любовница».

Потом был забитый народом и вещами поезд, потом другие поезда, вокзалы, полустанки, толпы ошалелых женщин и детей с чемоданами и тюками. На все это Костя смотрел как бы со стороны: из окна каких-то машин, тоже загруженных скарбом, но в которых были только он, мать и Аннушка.

В конце долгого пути в неизвестность был теплый край — в чем-то такой же, но и совсем другой, чем его родной город с морем, пальмами и пышной зеленью. Там не было моря и пальм, но были величественные горы, вершины которых покрывал и зимой и летом ослепительный снег. Там были другие люди — разные люди, но в массе своей непривычного вида, одетые в непривычную одежду и говорящие порой на непонятном языке. Был другой дом — не такой большой, как его родной, не такой красивый и удобный.

С детьми, обитавшими в округе, Косте не позволялось играть, и он так и продолжал жить в своем потаенном мире, укрытом в замках из кубиков, охраняемых оловянными солдатиками, и населенном никому, кроме него, не ведомыми персонажами. Он продолжал жить в мире героев любимых книг, которые Аннушка все так же ему читала, и в мире собственных фантазий.

* * *

Настало время идти в школу. Костя воспринял это событие как начало новой игры и с увлечением ушел в нее. Ему нравилось выписывать карандашом палочки, закорючки и разные симпатичные и не очень знаки, которые назывались цифрами и буквами. Потом из этих знаков выстраивались целые цепочки, которые чудесным и непостижимым образом превращались в давно знакомые вещи и понятия. Например, если написать всего две буквы и повторить их два раза, получится Костина мама. Вот так вот забавно: тут мама и там мама…

Мама ходила тенью по дому, часами сидела в кресле, глядя сквозь плохое неровное оконное стекло вдаль, на горы, окружавшие город, или по нескольку дней не выходила из своей комнаты. На сына она совсем перестала обращать внимание, словно забыла о его существовании, а он по-прежнему старался как можно меньше попадаться ей на глаза.

Как-то однажды в их странном чужом доме появился отец. Он потрепал сына по волосам и бросил мимоходом:

— Ух ты, как подрос! — Потом добавил, глядя совершенно пустыми глазами: — Ну, как ты тут?.. — и, не слушая ответа, увел молчащую и безразличную ко всему происходящему мать в ее комнату.

Отец отбыл в тот же вечер, больше не подойдя к Косте. А в доме остались дикие животные крики матери, которые затихали на какое-то время, а потом снова возникали и длились, длились, пропитывая липкой жутью стены, домашнюю утварь, сам воздух… Когда было тихо в материнской комнате, казалось, только шевельнись, только тронь что-нибудь, как все вокруг взорвется накопленным и спрессованным воем.

— Сереженька погиб, — сказала только Аннушка.

А Костя никак не мог себе этого представить: ведь просто невозможно, чтобы человек сначала был, а потом его не стало!..

Потом повсюду зазвучали слова: «конец войны», «домой» — и начались сборы в обратный путь.

Жизнь пошла по-прежнему: тот же дом, та же комната, служащая убежищем от неуютного внешнего мира, та же любящая Аннушка. Только не стало воскресных обедов за большим столом, не стало Сережи.

Дом снова заполнился обыденными звуками: скрипом половиц под ногами незаметной прислуги, перезвоном посуды в кухне, хлопаньем занавесок на сквозняках. Остались и родительские скандалы, которые завершались теперь затяжными истериками матери: то нечеловеческий визг, который прекращался только после нескольких крепких пощечин, то скуление, похожее на агонию умирающего животного, длящееся часами и, казалось, заставляющее замолчать все вокруг — и море, и ветер…

Костю всякий раз охватывал ужас, как только он замечал приближавшиеся признаки кошмара. Если это случалось днем, он уходил на берег и сидел там, глядя на горизонт и мечтая о том времени, когда он сможет уехать далеко отсюда и никогда не вспоминать ни этот дом, ни даже вот этот момент — он просто сотрет все это из своей памяти, как стирают ластиком неверный рисунок, и начнет совершенно новую, совершенно другую жизнь. В ней не будет лета, моря и пальм, а будет зима с серым небом и дождями. Ведь только когда идут дожди, становится так тихо и спокойно — не только в доме, а во всем мире. Только тогда этот мир защищен от перемен и чьих-то вторжений, только тогда есть единственный звук, который так приятно слушать, — шуршащий звук падающих на листву и траву капель. Только тогда мир перестает быть раздражающе ярким, он словно сворачивается клубочком — как маленький серый котенок, который когда-то жил у Кости и которого мать однажды с такой силой пнула ногой, что тот, ударившись о стенку, не смог подняться на ноги, и Аннушка унесла его, а потом сказала Косте, что котенок убежал… Да, в новой Костиной жизни все будет серым и беззвучным. Вот даже сейчас, сидя у ослепительно сверкающего под солнцем моря, глядя на синее яркое небо, можно представить себе, что нет ни красок, ни звуков… Но раздавались неровные шаги на каменной лестнице, подходила Аннушка, клала ладонь на голову Косте и говорила:

— Пойдемте, Константин Константинович. Я покормлю вас. — Это означало, что в доме уже тихо.

Когда звук материнского голоса будил его ночью, Костя прикладывал к ушам две большие витые розовые раковины, закрывал глаза и оказывался в своем бесцветном мире за плотной дождевой завесой. Когда кто-то говорил ему, что в раковине можно услышать шум прибоя, он возражал:

— Это не прибой, это дождь.

Однажды он приложил раковину к уху бабушки и сказал:

— Бабуля, послушай, какой сильный дождь.

Бабушка послушала, удивленно глядя на внука, и ничего не сказала.

— А там, где ты живешь, — спросил Костя, — там часто бывает дождь?

— К сожалению, — сказала бабушка, — слишком часто.

— Я так хочу к тебе, — прошептал внук, и бабушка, кажется, все поняла. — Возьми меня к себе… пожалуйста…

Бабушка сказала, что Косте сначала нужно окончить школу. Он не стал вдаваться в подробности и решил, что когда-нибудь же это случится, он окончит школу, и вот тогда… Все происходит быстро в этой жизни: совсем недавно была война, они жили в чужом краю, и это закончилось. Значит, точно так же закончится школа — нужно только немного терпения.