слой изменений, вызванных учреждением новой культуры. Я подозреваю, что дело обстоит гораздо серьезнее. Помимо речи, шахматы трансформировали и наши способы мыслить, и наши способы чувствовать. Люди, воспитываемые не на Достоевском, но на Ботвиннике, гораздо более рациональны, конструктивны, спокойны и трудолюбивы. Все это прекрасно, хотя россиянам прошлого, жившим накануне Кризиса, мы, вероятно, показались бы кем-то вроде механических кукол, или картонных манекенов, или персонажей плохо написанного романа. «Безжизненные и бесчувственные», – сказали бы про нас. Недавно в одном из старых словарей я отыскала жутковатую (откровенно эссенциалистскую) пословицу, популярную в России сто лет назад: «Что русскому хорошо, то немцу смерть». Подозреваю, прадеды сравнили бы нас именно с теми «немцами» – за нашу рациональность и методичность. (Но какова ирония истории! Сегодня в отечественной культуре действительно чувствуется выраженный немецкий акцент; мы говорим «гроссмейстер», «миттельшпиль», «цейтнот», «цугцванг».) Одураченные Пушкиным и Львом Толстым, наши предки пытались применять к миру понятия «истины» и «правды», а потому склонны были к экзальтации, к истерике и к депрессии; в этом смысле они действительно могли бы показаться кому-то более «живыми» и «искренними», более, скажем так, «настоящими» и «человечными». Но мы-то теперь понимаем, что нет никакой абстрактной последней истины, есть только целесообразность; знаем, что истерика непродуктивна, что экзальтация мешает думать, что главное в жизни – точный расчет вариантов и верная оценка позиции. (А какая могла быть оценка позиции у гражданина, изучавшего в школе одни поэтические апологии «порывов», «безумств» и «страстей»? Вот эта любовь к «порывам» и довела старую Россию до Кризиса.)

Так говорила Капитолина Изосифовна, и Кириллу представлялось, что она в свои годы мыслит куда проницательнее и точнее, чем Абзалов, и Зименко, и Броткин

(и, может быть, даже чем Уляшов?).)

Раздумывая о Шуше, о Москве и о словах Капитолины Изосифовны, Кирилл ехал в поезде, и, только когда миновали Тверь, вспомнил, ради чего затевалось путешествие.

Не пора ли заняться статьей Крамника?!

За окном было скучно,

в купе пусто,

времени впереди много,

и Кирилл погрузился в чтение.

Текст под названием «Перепродумать шахматы» являлся, согласно уведомлению самого автора, кратким русскоязычным пересказом двух более ранних работ, выпущенных на английском, – небольшой статьи 2019 года Vladimir Kramnik «Kramnik And AlphaZero: How To Rethink Chess»[50] и куда более внушительного (98-страничного) доклада Nenad Tomašev, Ulrich Paquet, Demis Hassabis, Vladimir Kramnik «Assessing Game Balance with AlphaZero: Exploring Alternative Rule Sets in Chess»[51], увидевшего свет в 2020 году.

«Что еще за AlphaZero? – подумал Кирилл. – Ладно, сейчас разберемся!»

Разобраться оказалось не слишком легко, отдельные технические (математические) детали остались непроясненными, но в общих чертах позицию Кирилл вроде бы понял.

AlphaZero была нейросетью.

Одна Каисса ведала, что такое «нейросеть»; судя по контексту, какой-то особый вид компьютерной программы – программы, которую нужно не программировать, но обучать. Мало того, AlphaZero не просто обучалась – она самообучалась. Созданная в 2017 году в компании Google DeepMind, нейросеть AlphaZero была ознакомлена с правилами игры в шахматы, после чего стала обучаться, играя сама с собой. Уже через сутки, сыграв 44 миллиона партий, AlphaZero достигла невероятного уровня мастерства. В 2018 году много шума наделал матч AlphaZero против Stockfish. Лучшая в мире шахматная программа, Stockfish имела мощную базу дебютов и анализировала до 60 миллионов позиций в секунду (против 60 тысяч у AlphaZero), но все равно разгромно проиграла: победой AlphaZero закончились 155 партий, победой Stockfish – только 6 (при 839 ничейных результатах).

В этот самый момент с инженерами Google DeepMind и связался Владимир Крамник, твердо уверенный, что в ближайшем будущем шахматы погибнут от «ничейной смерти». По мысли Крамника, для спасения игры вовсе не обязательно изобретать новые фигуры (как предлагал Капабланка) или изменять начальную расстановку (как предлагал Фишер) – достаточно более скромных поправок. Например, a) отказаться от рокировки, или b) объявить пат не ничьей, но поражением запатованной стороны, или c) разрешить пешкам ходить назад (еще один вариант: d) ходить в сторону). Всего Крамник придумал девять способов изменения шахматных правил: «Идея в том, чтобы исследовать динамичные варианты с новой теорией дебютов, с новыми позициями в начале, середине и конце игры, попытавшись при этом сохранить симметрию и эстетическую привлекательность обычных шахмат». До 2017 года все это показалось бы досужим фантазированием, однако теперь, благодаря AlphaZero, у Крамника имелась возможность проверки своих идей. Дизайн эксперимента выглядел простым: нейросеть обучали новым шахматным правилам, после чего она точно так же играла сама с собой (10 тысяч партий); процент ничьих при игре по измененным правилам сравнивался с процентом при игре по правилам классическим.

Каковы же оказались результаты?

Оу, давненько Кирилл не читал ничего столь захватывающего! Вариант с отказом от рокировки действительно снижал количество ничейных исходов – короли застревали в центре, и игра становилась более острой. Не так эффективен был вариант правил с патом, приравненным к победе, а в варианте с пешками, ходящими назад, число ничьих, наоборот, возрастало (обороняться становилось проще, так как выдвинутые вперед и сделавшиеся слабыми пешки всегда могли вернуться). Наилучшим же средством борьбы с «ничейной смертью» оказалась концепция «торпеды» – разрешение пешкам ходить на два поля вперед не только первым своим ходом, но в любой момент игры. Такое ускорение пешки означало, что ей гораздо легче достичь края доски: превращение в ферзя удавалось в каждой третьей партии, сыгранной AlphaZero. Сильно изменял шахматы вариант, в котором пешкам можно было ходить в сторону; в результате, как отмечал Крамник, пешечная структура, весьма устойчивая в классических шахматах, делалась чрезвычайно подвижной и переменчивой, а привычная со времен Вильгельма Стейница стратегия атаки долговременных пешечных слабостей утрачивала смысл – зато появлялись новые тактические ресурсы. Но более всего Кирилла поразила еще одна идея – игра с возможностью взятия собственных фигур. Странно! Дико! Но и логично: важная для шахмат концепция жертвы доводилась здесь до предела (теперь я имею право жертвовать не только сопернику, но и самому себе) и позволяла достигать множества различных целей: съев королем собственного коня, можно было избежать спертого мата, съев ладьей собственную пешку – прорвать блокаду, съев пешкой собственного слона – выиграть ничейный эндшпиль. «Это улучшенный вариант обычных шахмат для тех, кто ценит красоту», – радовался Крамник, но Кириллу позиция виделась куда более трагической: мир определенно деградирует и сходит с ума, ключевые различия стираются, базовые правила нарушаются, белые фигуры атакуют… белых, черные атакуют… черных. Аутоимунная болезнь древней великой игры! В ужасе перед зловещим призраком «ничейной смерти» шахматы принимаются пожирать самое себя.

Впрочем…

Откуда все же такая уверенность в существовании «ничейной смерти»?

Ведь именно борьба с этой угрозой – raison d’être[52] проекта Крамника по разработке измененных шахмат. Но если никакой угрозы нет? Александр Сергеевич вроде бы говорил, что в статье приводятся строгие доказательства, найденные Крамником. И где они? Одна риторика, банальные жалобы, что ничьих стало больше, что шахматы уже слишком хорошо изучены, что игра по обычным правилам скоро умрет. А вдруг не умрет? (Чепуха какая-то, бонклауд! Такое впечатление, что все шахматисты начала XXI века были охвачены моральной паникой по поводу «ничейной смерти». Они действительно верили в нее – и действовали, исходя из этой веры (подобно тому, как средневековые христиане верили во Второе пришествие – и покрывались стигматами); но при чем здесь мы? Да ни при чем!). Э-э-э, Броткин, старый хитрец, смог все-таки запугать, запутать, запудрить мозги, так что Кирилл даже поехал в Москву (пошел в ЦДШ, полез с Капитолиной Изосифовной в спецхран)! Разве можно быть таким доверчивым? (Нет, поездка-то в итоге получилась прекрасной: эти бульвары, эти скверы… и Шуша; но тем не менее.) Учили же в школе, что общее число партий, возможных в шахматах, – десять в сто двадцатой степени, больше, чем атомов в мироздании; уж скорее в самом деле наступит «тепловая смерть Вселенной», чем «ничейная смерть» шахмат. А ты всполошился, разволновался! Каисса, рассказать Яну с Толяном – засмеют, пожалуй. А Майя дураком назовет –