Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но больше всего я ощущала напряженный взгляд Николая, устремленный на меня.
Я смотрела на него, не удивляясь его голубым глазам, устремлённым на меня. Я не могла назвать ни одну часть Николая мягкой. Он сидел, но выглядел напряженным, с зазубринами, как острое лезвие, которое может разрезать вас так же легко, как горячий нож масло.
— Я должна вытащить ее оттуда.
Я знала, он понимает смысл моих слов, их значение.
Но он ничего не ответил, просто протянул руку через небольшое пространство между нашими сиденьями и осторожно взял мою ладонь в свою. Он задрал рубашку, обнажая уродливый цвет моего запястья, и я услышала низкий, глубокий звук неодобрения. Он нежно — Боже, так нежно — провел пальцем по внутренней стороне моего предплечья, остановившись прямо перед синяком.
А потом его прикосновение исчезло, и он откинулся на спинку кресла, устремив взгляд в окно. Мышца под его покрытой щетиной щекой напряглась, и я сглотнула, зная, что это ощущение исходит от него, зная это жесткое, почти нечитаемое выражение его лица.
Он не хотел, чтобы это закончилось.
Мы сидели долго, так долго, что я не надеялась поговорить до конца полета в Десолейшен. Я подтянула ноги на сиденье и прижала их к груди, устроившись так, чтобы смотреть в окно.
Мы находились в воздухе уже полчаса, время удивительным образом пролетело незаметно, но ощутимую энергию, которая исходила от Николая, невозможно было игнорировать.
Я перестала смотреть на него, зная — каждый раз буду видеть одно и то же. Твердую решимость, что он расправится с моим отцом так, как это делают мужчины, подобные ему.
Жестоко. Окончательно.
Но у меня не было ни сил, ни эмоций, чтобы беспокоиться, пытаться отговорить его от этого. Да это и не имело значения.
Все, что меня сейчас волновало, — вытащить Клаудию из того дома, подальше от отца. Потому что, конечно, сейчас, после всего этого, после всего того, что произошло в его кабинете с Николаем, мой отец был особенно нестабилен. А Джио и моя мать могли защитить мою сестру лишь частично.
— Твоя мать находится под отцовским контролем так крепко, что в нем увязла, — наконец сказал Николай, и меня так поразил глубокий тембр его голоса, я даже слегка покачнулась на своем месте и повернулась, чтобы посмотреть на него.
Я облизнула губы и кивнула, не доверяя своему голосу, боясь, что он задрожит от силы моих мыслей и эмоций. К тому же я не хотела показаться еще более слабой, чем выглядела сейчас. Мне было стыдно, что я не оказалась сильнее, что не боролась упорнее, что не взяла сестру и не убежала.
Моя мать была уже настолько сильно в лапах отца, она не могла прислушаться к голосу разума. Она не защищала нас все эти годы, а лишь покорно терпела его гнев и ненависть к нам. Позволяла его гневу обволакивать нас, оправдывая себя и объясняя, что «так сложились обстоятельства».
Так сложились обстоятельства.
С меня хватит.
— Ты ведешь себя удивительно.
Я высвободила ноги и вытянула их, не понимая, что пролежала в одном и том же положении так долго, и ноги свело судорогой и болью.
Он поднял руку и провел ею по челюсти, а затем по бедру. Я наблюдала за этим, вспоминая, как он делал это прошлой ночью в гостиничном номере, прежде чем похлопать себя по коленям и попросить меня сесть.
Я почувствовала, как на меня нахлынула волна возбуждения: неожиданное возбуждение смыло все мои переживания, отчего я почувствовала себя еще более виноватой.
— Женщины в Братве или, по крайней мере, в Десолейшене не такие, — он откинулся на спинку сиденья и раздвинул ноги чуть шире — поза не должна была быть настолько привлекательной, какой была.
Он был таким большим, его ноги были такими длинными, а торс таким мускулистым и широким — он не мог поместиться на кожаном сиденье.
— Они стоят на стороне своего мужчины, сильны сами по себе. Они не трусят. Ты не должна, когда дело касается мира, в котором мы живем, — в его голубых глазах мелькали тени, о которых он мне не говорил.
Я не спрашивала его о матери. Может быть, именно оттуда эта тьма.
— Конечно, все происходит не так, как должно быть или было, — его челюсть сжалась при этом слове. — Хотя так и надо. Но есть много зла, которое скрывается прямо под носом, — он поднял руки ладонями вверх, как будто это все объясняло. — Ты беспокоишься о своей сестре, — он сказал это прямо, и я без колебаний кивнула.
— Мой отец собирается отыграться на ней, — я снова выглянула в окно, не видя ничего, кроме белого и голубого, так высоко, можно было притвориться, будто мы никогда больше не приземлимся, можем оставаться высоко над миром, где ничто не сможет нас коснуться.
— Твой отец собирается применить силу против твоей сестры?
Я провела языком по нижней губе, чувствуя боль от того, как он укусил плоть прошлой ночью, — еще одно напоминание о том, что мы разделили и сделали.
Долгие секунды я не отвечала, но когда наконец посмотрела на него, то не увидела ни осуждения, ни гнева, направленного на меня. В его глазах был расчет, непоколебимая решимость. Чем же он так отличался от тех мужчин, среди которых я выросла? Чем он отличался от моего отца?
— Из-за ситуации, которая произошла с Эдоардо, — мой голос надломился на последнем слове, когда воспоминания о крови, мозгах, разлетевшихся по стене рядом со мной, ворвались в разум, как заезженная пластинка.
Снова и снова. На повторе.
— Он винит меня, думает, у меня с ним было какое-то тайное свидание, скандальная интрижка, которая разрушила бы его репутацию, — я опустила взгляд на свои колени и сцепила пальцы. — И мне плевать, если он считает меня шлюхой. Мне все равно, если он винит меня во всем. Я просто хочу защитить свою сестру. Я знаю это, потому что если он не сможет наказать меня за все, что произошло, то выместит это на Клаудии.
Он молчал слишком долго, чтобы я посчитала, будто перешла границы дозволенного и позволила себе вольности, которые поставят меня в неловкое положение перед мужем.
Хотя я не думала, что между Николаем и моим отцом пропала какая-то любовь, говорить что-то негативное о Марко — это не то, что должна делать дочь, особенно при муже, который связан с ним профессиональной деятельностью.
На висках
