Сергей достал из конверта мой паспорт, банковскую карточку и обратный билет. Все это находилось в выдвижном ящике тумбочки в моем номере. Я никогда не носил с собой документов, поскольку свято верил в честность персонала, к тому же, таская необходимые вещи с собой, риск потерять их возрастает многократно.

– Откуда это у вас? – спросил я, хотя с таким же успехом мог и не спрашивать. Правды все равно не скажет.

– Нашли при обыске у Никиты Сергеевича. Это его друзья из «Братьев по джихаду» организовали этот взрыв, после того как обшарили ваш номер. И только по счастливой случайности никто не погиб, хотя раненых хватает.

– Кажется, я начинаю догадываться, – сказал я. – Мне кажется, что вы обшарили мой номер раньше Никиты и его друзей. И нашли там то, чего не нашли они. Не зря ведь они меня пытать грозились.

– Больше они вам грозить не будут, – уверенно сказал Сергей. – Никита Сергеевич арестован местной контрразведкой, и я ему очень не завидую. Даже если его и выдадут России, то произойдет это нескоро. Собирайтесь, Альберт Эдуардович, машина ждет.

– А мне нельзя… – замялся я, – ну это, статус беженца… Мне же опасность угрожает по возвращении, сами сказали…

– Мы этими вопросами не занимаемся, – Сергей поднялся с кресла и явно ждал, что я сделаю то же самое. – Обратитесь в какое-нибудь посольство, если желаете. Но вряд ли из этого что-либо получится, вас ведь никто не преследует по национальному признаку или за убеждения.

Это была правда. По национальному признаку меня, к сожалению, никто не преследовал, а убеждений у меня отродясь не бывало. Поэтому я покорно встал и поплелся вслед за Сергеем к воротам виллы, у которых стояло обычное такси. Через полчаса я был в отеле, который напоминал разворошенный улей, а еще через два часа лежал без единой мысли в голове на кровати в номере другой гостиницы, куда спешно переселили часть моих оставшихся без крова соседей.

Четыре дня, оставшиеся до отъезда, тянулись бесконечно долго. Я пробовал до одурения плавать в море, пробовал напиваться до бесчувствия – ничего не получалось. Единственное, что я мог – это часами лежать на кровати, тупо пялиться в телевизор и время от времени засыпать на час-полтора, чтобы, проснувшись, снова смотреть на экран, не понимая толком, что там происходит. Я чувствовал себя осужденным, который томится в ожидании исполнения приговора. Это точно, что страх ожидания гораздо хуже самого события. Скорее бы уж в самолет и обратно, а там – будь что будет.

Сергей сказал правду, меня никто не беспокоил. Только один раз ко мне пришел вежливый человек в форме офицера полиции и попросил составить список пропавших вещей. Список уместился на одном листе, вырванном из блокнота. Пара носков, пара трусов, плавки, две рубашки, свитер, куртка, вязаная шапочка, ботинки, книга и очки для чтения. Больше ничего.

После этого полицейский задал пару дежурных вопросов вроде «вы никому не давали ключей от номера?» и «у вас нет никаких предположений насчет того, кто мог проникнуть в номер в ваше отсутствие?», пожелал приятного отдыха и удалился. А я пошел в бар, выпил там порций пять водки и попытался подумать над тем, как жить дальше.

Потеря работы меня не огорчала: я был уверен, что меня посадят, а уж там работой обеспечивают всех без оглядки на возраст. Посадить-то посадят, но вдруг еще и надолго? А то, может, плюнуть не все и податься в местные бомжи? А что? Здесь круглый год тепло, еды на помойках предостаточно, а то можно и в отель наняться – переводчиком с русского.

Правда, последний вариант я сразу отверг – кто возьмет на работу старика-нелегала, да еще при том, что многие из местного персонала сами давно говорят по-русски. Зато идея с бомжеванием меня поначалу так воодушевила, что я немедленно отправился в город – пообедать, а заодно присмотреть на будущее подходящую помойку и место для ночлега.

Но тут выяснилась одна вещь. Оказывается, смотреть на чужую грязь глазами туриста – это совсем не то, что ощущать ее в качестве среды обитания. Во-первых, я не нашел помоек. Потому что помойкой было все, кроме туристской зоны. Козы, бродящие по городским окраинам, были так истощены, что их спины больше походили на лезвия ножей, чем на живую плоть. Они подбирали и ели всякую дрянь – банановую кожуру, обрывки бумаги, даже рваные целлофановые пакеты. Еще по улицам ходили даже на вид очень уверенные в себе крысы. Ходили, не торопясь, целыми семьями. Жили они в недостроенных домах, где мне предстояло ночевать, надумай я остаться.

Местных нищих и бомжей я нашел на базаре. Каждый второй был покрыт какими-то болячками, а кожа головы под свалявшимися волосами состояла из одной сплошной коросты. Некоторые из них вели себя совершенно невозмутимо, другие – наверное, те, у кого еще не сгнили нервные окончания – свирепо чесались под лохмотьями.

Вернувшись в отель, я выпил еще водки. Остаться, конечно, можно. Мои деньги с карточки закончатся быстро, и тогда я окажусь на улице. Очень скоро я заболею там какой-нибудь холерой и стеку в виде кровавого поноса в канаву, заменяющую местным жителям канализацию.

По сравнению с такой перспективой мысль о российской тюрьме показалась мне даже приятной. По крайней мере, там кормят и там есть баня. И потом: кто сказал, что меня посадят надолго? В конце концов, сам я ничего плохого не делал, был, так сказать, орудием чужой воли. К тому же я пожилой человек, притом ни разу не судимый, что обязательно учтет суд. Отсижу и выйду, многие у нас в стране сидели, и ничего. Так что, может, еще и поживу в своей хрущевке. А ведь, неплохо, если вдуматься, жил!

Подобные припадки оптимизма чередовались приступами страха, случавшимися, как правило, когда слабело действие алкоголя. Так прошли последние дни моего отпуска. Когда же наконец наступило утро отъезда, я настолько устал от всех этих мыслей, что практически ничего уже не чувствовал. Сидя в самом хвосте автобуса, я смотрел через окно на залитые ярким солнцем трущобы и безо всякой грусти думал о том, что, похоже, в последний раз в этой жизни видел море.

В аэропорту все тянулось невыносимо долго. Длинные, движущиеся по сантиметру в час, очереди к стойке регистрации и на паспортный контроль, горы огромных чемоданов (убейте не могу понять, какой смысл везти на десять дней целый шифоньер) и томительное ожидание перед посадкой, которую все откладывали.

Посадку объявили, когда я после долгий раздумий все же решил купить в дьюти-фри чего-нибудь выпить на дорожку. В конце концов, в России меня ждала тюрьма, а значит какое-то время пить мне предстояло исключительно чифирь, о котором я только слышал и читал.

В самолете моими соседями оказались относительно молодая и довольно симпатичная женщина и ее сын-подросток. Минут через двадцать после взлета я открыл бутылку и чисто из вежливости предложил женщине составить мне компанию. К моему удивлению она охотно согласилась и, хотя больше делала вид, чем пила, иллюзия теплого общения была полной. Говорила больше она, о чем – помню плохо. Скорее всего, несла какую-то чушь, но звучала она как мелодия. Хорошо, когда можно слушать, не слыша. Не вслушиваться в страхе в каждое слово. Я только от времени задавал вопросы для поддержания беседы, и желал только одного – чтобы этот полет и эта бутылка никогда не закончились.