Англичане и французы тоже имели реальные основания не верить в возможности Советского Союза стать их полезным и эффективным партнером против Германии. После громогласного разоблачения широкомасштабных заговоров в 1937–1938 гг. и связанных с ними показательных судебных процессов и массовых «чисток» в стране и ее вооруженных силах, у них появились вполне обоснованные сомнения в надежности и устойчивости СССР как военного союзника и способности его армии успешно вести большую современную войну. Это наглядно иллюстрируют приведенные в предыдущей главе примеры донесений из Москвы иностранных военных атташе.

К этому можно добавить еще одно, не менее важное соображение: Англия и Франция так же, как и СССР, сильно недооценивали возросшую за последнее время военную мощь Германии и надеялись, что в случае необходимости сумеют справиться с ней своими собственными силами. — Никто тогда пока не осознавал, что многократно увеличившийся за короткое время после ликвидации версальских ограничений вермахт взял на вооружение не только новейшую военную технику, но и передовую тактику «блицкрига», превратившись фактически в одну из сильнейших в мире армий.

Англо-французское руководство все еще питало надежду, что перед лицом непосредственной угрозы отпора с их стороны Германия все-таки не посмеет пойти на авантюру и развязать очередную мировую войну. В то же время они не забывали, что события могут пойти по совсем иному сценарию, и были вынуждены строить свои отношения с СССР, учитывая эту возможность. Цели тогдашних англо-советских политических переговоров вполне откровенно изложены в меморандуме Министерства иностранных дел Великобритании от 22 мая 1939 г.:

«Кажется целесообразным заключить какое-то соглашение, в соответствии с которым Советский Союз пришел бы к нам на помощь в случае нападения на нас на Западе, и не только для того, чтобы принудить Германию вести войну на два фронта, но и, пожалуй, по причине, изложенной турецким министром иностранных дел генералу Вейгану: если война неизбежна, то необходимо попытаться вовлечь в нее Советский Союз, в противном случае в конце войны Советский Союз, с его нетронутой армией и лежащими в развалинах Англией и Германией, стал бы господствовать в Европе. (Имеются признаки того, что подлинная советская политика направлена — и будет направлена — на то, чтобы вовлечь нас в войну, а самим постараться остаться вне ее.) Пусть даже мы не можем полностью полагаться на искреннее желание или способность советского правительства выполнить свои договорные обязательства, но, тем не менее, альтернатива, при которой Советский Союз останется свободным от всяких ограничений и будет постоянно испытывать соблазн заигрывать с обеими сторонами и стравливать их между собой, может представить собой не менее, а, пожалуй, и более опасную ситуацию, чем та, которая возникнет в случае сотрудничества с недобросовестным или недееспособным партнером» [175].

Таким образом, британские политики полагали, что, несмотря на все недостатки, которые СССР имел в их глазах, заиметь его в качестве союзника будет куда полезнее, чем оставить нейтральным, не говоря уже о том, чтобы превратить во врага. В то же время они совершенно точно прочувствовали, в чем заключалась тогдашняя стратегия Сталина. А тот действительно считал войну неизбежной и в этой ситуации старался сыграть как можно более выгодную для себя роль. Свой план действий Сталин озвучил намного раньше описываемых событий, в речи на Пленуме ЦК РКП(б), произнесенной 19 января 1925 г.:

«Если что-либо серьезно назреет, то наше вмешательство, не скажу обязательно активное, не скажу обязательно непосредственное, оно может оказаться абсолютно необходимым. В этом именно надежда на то, чтобы победа могла быть для нас одержанной в данной обстановке. Это не значит, что мы должны обязательно идти на активное выступление против кого-нибудь. Это неверно. Если у кого-нибудь такая нотка проскальзывает — это неправильно. Если война начнется, мы, конечно, выступим последними, самыми последними, для того, чтобы бросить гирю на чашку весов, гирю, которая могла бы перевесить» [176].

Эти сталинские мысли и легли в основу советской внешней политики того времени. С его точки зрения заключение военного союза с Англией и Францией для СССР было крайне невыгодным, так как в этом случае Советскому Союзу пришлось бы вступить в войну с самого ее начала, ибо Сталин намеревался как можно дольше оставаться в стороне от надвигающейся битвы. Пока другие страны обескровливали бы друг друга в смертельной борьбе, он собирался укреплять свое государство и его армию. По расчетам Сталина, ему никуда не надо было спешить, поскольку он ожидал длительную борьбу на истощение между Германией и Англией с Францией по образцу Первой мировой войны. Позиция стороннего наблюдателя позволяла Советскому Союзу самому выбрать удобные для себя обстоятельства и время для вступления в войну, чтобы завершить ее по своему собственному сценарию. Этого как раз и опасались англичане.

Сталин решил не просто выжидать такой момент, а за это время извлечь максимальные выгоды, которые сулила позиция решающей третьей силы, стоящей над схваткой. Ведь ее, несомненно, стремились бы привлечь на свою сторону обе воюющие коалиции, готовые щедро заплатить за помощь своему потенциальному мощному союзнику. А перед войной англичане и французы не предлагали СССР никаких материальных приобретений. Результатом договора с ними было бы только предотвращение войны или откладывание ее на потом. Между тем еще в апреле 1939 г. начались первые осторожные взаимные советско-германские прощупывания на дипломатическом уровне. Вначале они были еще очень робкими, поскольку обе стороны вполне обоснованно опасались нарваться на оскорбительный отказ оппонента. Ведь представить политическими партнерами Германию и СССР было чрезвычайно трудно. Поэтому сначала речь шла, главным образом, об улучшении торговли между двумя странами.

Настоящий прорыв произошел 26 июля, когда немцы впервые предложили советским представителям ГА. Астахову[33]и Е.И. Бабарину[34]не просто абстрактное улучшение взаимоотношений, но и конкретные темы для переговоров о цене этого улучшения. Речь шла о Прибалтике, Польше и Румынии. Немцам нужно было только, чтобы СССР не оказался на стороне Англии, Франции и Польши в случае их конфликта с Германией. Заведующий восточноевропейской референтурой МИДа Германии К. Шнурре повторил уже звучавшую ранее фразу, что в «германской лавке есть все товары» для СССР [177]. Любопытно, как он обосновал саму возможность установления хороших политических отношений между коммунистическим СССР и фашистскими странами:

«‹…› во всем районе от Балтийского моря до Черного моря и Дальнего Востока нет, по моему мнению, неразрешимых внешнеполитических проблем между нашими странами. В дополнение к этому, несмотря на все различия в мировоззрении, есть один общий элемент в идеологии Германии, Италии и Советского Союза: противостояние капиталистическим демократиям. Ни мы, ни Италия не имеем ничего общего с капиталистическим Западом. Поэтому нам кажется довольно противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий» [178].