– Я – в универ, – сказала Кира. – А ты шить пойдешь, да?

Шить сегодня уже не было необходимости, но сообщать об этом Кирке Люба не стала. Хорошо, что не придется идти вместе с ней домой и всю дорогу выслушивать рассуждения и нравоучения.

Когда Люба вошла в прихожую, мама выбежала ей навстречу из комнаты – насколько, конечно, можно было бегать в их тесной квартирке.

– И почему я на тебя не похожа, не знаешь? – спросила Люба, снимая мокрые туфли. – Все бы меня в жизни устраивало, никаких бы ни к кому претензий…

– Жаннетта! – воскликнула мама. – К тебе курьер приходил!

– Какой курьер? – не поняла Люба.

– С почтой! Я по твоей метрике и по своему паспорту получила.

На конверт, который лежал на полочке у зеркала, мама указывала с таким выражением лица, словно это была кобра. Люба взяла конверт, вскрыла.

Что сказано в письме, она не поняла, потому что не знала немецкого. Но имя Бернхарда Менцеля не понять было невозможно.

– Это тот немец? – спросила мама. – К себе зовет?

Люба кивнула. Удивление, которое она почувствовала, увидев его имя на официальном бланке, было связано даже не с тем, что он не забыл своего намерения пригласить ее к себе. По правде говоря, из-за чертовой мадам Мироновой она и про него-то самого не сразу вспомнила, не то что про его приглашение.

Удивление ее, изумление было из-за того, как все совпало. Только что Кирка сказала: «В этой стране», – а она поинтересовалась, есть ли у нее в запасе другая страна. И вот – приглашение от Бернхарда Менцеля.

Чуть только его имя мелькнуло у Любы перед глазами, как сразу же воспоминание о нем пробежало по всему телу, как ветер. Это телесное воспоминание было таким отчетливым, что она даже поежилась.

Что такое ее жизнь? Одиночество, второсортность, нищета, безропотность перед увешанными золотом хамками?

– Если сомневаешься, то лучше сделать, – сказала мама. – Чтобы потом не жалеть, что не сделала.

Вот уж от кого меньше всего можно было ожидать решительности! Мир, в котором мама жила, был до того равновесен, что Люба не понимала, что вообще позволяет маме проживать день до вечера, как работает в ее зачарованном царстве тот двигатель, который есть у каждого человека, во всяком случае, должен быть, чтобы человек мог жить.

Да, должен быть у человека такой двигатель. Но у мамы его не было. Однако жила же она чем-то. Чем – это было загадкой для Любы, и не только для нее, наверное.

Можно было спросить, что мама имеет в виду, говоря «лучше сделать». Но Люба не стала спрашивать понапрасну – все ей и так было понятно.

– Ты, можно подумать, только и делаешь, что что-нибудь делаешь, – хмыкнула она.

– Ты себя со мной не равняй, Люблюха, – сказала мама. – Я свое счастье нашла. А ты еще нет.

– Что же ты такого уж счастливого в жизни нашла? – снова усмехнулась Люба.

– А вот что есть, то и нашла. Это для тебя моя жизнь скучная. А у меня другое мнение. Мне-то есть с чем сравнивать.

Нора никогда не представляла себя в Москве. Да что там себя – она просто никогда не представляла себе Москву. Не могла вообразить, что этот город существует на самом деле. В этом и признаться-то было стыдно, но когда в каменский клуб привозили какое-нибудь кино и перед сеансом показывали документальную хронику, Норе казалось, что Москва есть только там, на экране. Как будто художественный фильм, нарочно снятый.

Когда Петр Васильевич сказал, что надо командировать ее к музыканту Иваровскому, она подумала лишь о злых его планах на ее счет, а совсем не о том, что ей придется ехать в Москву. И только потом…

Потом все завертелось, как в вихре полевом. Директриса Наталья Платоновна проявила всю свою активность и уже через три дня приказала Норе собираться в дорогу. В ответ на слабые возражения пристыдила. Письмо от коллектива вручила со всей торжественностью. Деньги выдала под расписку. Билет, сказала, отложен для нее прямо в кассе на полустанке близ Каменки, где на три минуты останавливается поезд Владивосток – Москва. Ночевать, объяснила, можно будет в школе-интернате в Перхушкове – это полчаса электричкой от Москвы, – там когда-то останавливались школьники, которых привозили на экскурсию из Каменки, вот и Нору приютят.

В общем, пути на попятный для Норы не было. А стоило ей представить блестящие шальной темной злостью глаза Туроверова, как она уже и сама не хотела никакого попятного.

Но того чувства, которое охватило ее, когда она вышла из вагона на Ярославском вокзале, Нора не ожидала совсем. Всю дорогу она провела словно в бреду, и потому двое суток промелькнули как-то незаметно, хотя она впервые в жизни ехала в поезде, и уже одно это должно было бы взбудоражить ее любопытство.

Однако то состояние, в котором она шла по перрону, назвать любопытством было невозможно.

Ей казалось, что она плывет в море сплошного гула, при этом и в глазах у нее все плыло, и в голове гудело, и ноги были не то ватные, не то вообще не ее.

У нее был и адрес консерватории – улица Герцена, и даже домашний адрес Иваровского – улица Малая Бронная. Это Наталья Платоновна расстаралась – позвонила какой-то своей однокурснице в Москву, и та добыла адресный справочник Союза композиторов, в котором и отыскала нужные сведения.

Чтобы попасть по любому из этих двух адресов, следовало доехать до станции метро «Горьковская»; это было указано в шпаргалке, которую вручила Норе директриса.

Но несмотря на все это, Нора не чувствовала ничего, хотя бы отдаленно похожего на уверенность. Она вдруг и разом забыла все, что ей втолковывали перед поездкой.

Счастье еще, что Наталья Платоновна запретила давать ей какие-либо поручения.

– Вы что? – возмутилась она, увидев, как математичка Ольга Даниловна пытается вручить Норе целый список вещей, которые той следует приобрести для нее в московском ГУМе. – Она, по-вашему, едет в столицу, чтобы все три дня по магазинам бегать?

– Зачем все три дня? – смутилась Ольга Даниловна. – Один день по ГУМу походит, все купит.

– Ни минуты Маланина на это не потратит, – отрезала директриса. – Цель ее командировки – культурная. В Третьяковку она пойдет, а не в ГУМ!

Так что никаких посторонних поручений у Норы не было, иначе она совсем растерялась бы. Но все равно она чувствовала себя растерянной, потерянной и от этого чуть ли не больной.

Кое-как, с помощью какой-то добросердечной старушки, она наменяла в кассе пятачков для входа в метро. Войти, правда, удалось не сразу: Нора замешкалась, и ее стукнуло по ногам, когда она с опозданием принялась пробираться через турникет. Увидев, как она испугалась, ее пропустила в метро вахтерша, потом Нора поплутала по станции «Комсомольская», которая ошеломила ее огромными мозаиками и скульптурами, а станцию, на которой надо было сделать пересадку, чтобы попасть на «Горьковскую», она проехала, пришлось возвращаться…